«— Гражданин начальник, по какому праву вы меня к расстрелу приговорили?

— Молчи, собака, это право мне совершенно секретным Постановлением ГКО дано. Тебе его знать не положено, у тебя допуска к государственной тайне нет.»

Но ведь получил Солженицын от ОСО 8 лет! Я в этом приговоре уверен. Здесь ему не было резона врать.

Давайте еще раз. Виткевич отправлен в трибунал и там отхватил 10 лет. Сидел, как все нормальные зэка. Солженицын — в ОСО и там — 8 лет. Сидел как на курорте и еще агент. Зачем ОСО нужно было брать на себя приговор Исаичу? Чтобы было чем заняться? А-а! Если следовать логике Бориса Юлина — трибуналы с наплывом дел не справлялись, поэтому часть дел отправляли в несудебные органы. Не, как по Виткевичу — так трибунал вполне себе справился, даже из Берлина обвиняемого не понадобилось увозить, на месте дело рассмотрели. А как по Солженицыну — трибунал делами завален и повезли страдальца прямо в Москву, чтобы трибунал разгрузить.

Вы, наверно, уже начали догадываться, зачем Особому совещанию требовалось рассматривать некоторые дела, не передавая их в судебные органы и как мог выглядеть настоящий акт о наделении ОСО расширенными полномочиями…

* * *

Представьте, что вы в войну сотрудник «Смерша» и прихватили вражеского диверсанта-радиста. Вам нужно срочно включить его в радио-игру, пока ситуация живая. Если он на связь не выйдет в обусловленное время, то абвер начнет подозревать провал. Что вы ему будете предлагать в обмен на сотрудничество: «Признайся и окажи помощь, тебе в трибунале зачтется»?

Диверсант может признаться и работать с тобой, а может ответить:

— Начальник, что там в трибунале зачтется — еще неизвестно. Ты дураков в другом месте ищи. Так и так меня расстреляете, только зря за рацией напрягаться буду.

Вот зачем такой риск? Тебе нужно, чтобы этот враг получил от тебя твердые гарантии сохранения жизни. А для этого у тебя и твоего руководства должны быть соответствующие полномочия, а не обещания, что трибунал пойдет на смягчение приговора. Больше того, тебе этого перевербованного еще надо на заседания трибунала таскать, возить его по местности, населенной людьми, среди которых могут быть контролеры абвера? Зачем?

Чего проще показать этому радисту-диверсанту выписку из Постановления ГКО, которым начальнику твоей спецслужбы дано право самому выносить наказание таким лицам и определен потолок наказания — 8 лет. Или 10 — неважно сколько. Но такой, чтобы не расстрел и не четвертак, что равно расстрелу, только растянутому на 25 лет. Почему не расстрел? Потому что вербуемый тебе ответит:

— Ага, щас! Я оттарабаню на тебя, а потом твое руководство пересмотрит свой приговор и меня шлепнут.

Понимаете, если в мирное время несудебные полномочия для оперативных подразделений, хоть в виде штрафа, дают большие возможности и необходимы в работе, то уж в военное время — подавно!

Поэтому, когда в 1938 году Берия распустил «тройки НКВД», он всё равно-оставил за чекистами возможность направлять дела в ОСО, только контроль за этими делами ужесточился. Берия оставил эту важную возможность использовать несудебные полномочия в оперативной работе. Дел-то рассматривало ОСО всего по тысяче с копейками в год, массовых операций уже не проводилось, другого смысла в существовании ОСО не было. Но 5 лет было мало для условий военного времени, по такой санкции большинство дел 58-ой были просто неподсудны Особому совещанию. Санкции за преступления в военное время перешагивали этот порог.

Берия не мог не воспользоваться возможностями, которые давал Государственный Комитет Обороны в этом плане. Отличие Постановлений ГКО от Постановлений ЦИК или ВС СССР были в том, что для вступления их в силу не требовалось опубликования. Декреты ЦИК 20-х годов, которым введен порядок вступления в силу Указов и Постановлений, не касался ГКО. Это был чрезвычайный орган военного времени. Поэтому ГКО мог издавать даже секретные постановления. А вот выписки из секретного документа могут быть секретными, если содержат секретную информацию и нескретными, если секретной информации не содержат. В секретном документе, к вашему сведению, не вся информация всегда секретная.

Поэтому ГКО мог издать такое Постановление:

«В связи с оперативной необходимостью в условиях военного времени предоставить Особому совещанию при наркоме НКВД СССР право применять к лицам, признаваемым общественно-опасными заключение в исправительно-трудовые лагеря на срок до 8 лет». (Или до 10 — неважно)

Больше вообще ничего могло не быть в этом Постановлении. Это мог быть его полный текст. И он мог быть только совершенно секретным. Почему, да потому что «в связи с оперативной необходимостью» — сразу становится понятным, что приговоры, вынесенные ОСО, касаются лиц, по которым у органов возникла оперативная необходимость, т. е. в отношении информаторов, агентуры.

И уже из этого Постановления нужна выписка Берии в ее несекретном виде: «…предоставить Особому совещанию при наркоме НКВД СССР право применять к лицам, признаваемым общественно-опасными заключение в исправительно-трудовые лагеря на срок до 8 лет», чтобы ее размножить и направить во все особые отделы. В этой выписке секретного ничего нет. И Калинину нужна такая же выписка на случай, если кто-то из осужденных обратится в Президиум ВС СССР с жалобой, что его ОСО неправомерно приговорило, а весь текст в Президиуме не нужен, не для чего информировать Верховный Совет, что Постановление ГКО издано для облегчения вербовок. И Прокурору СССР нужна эта выписка для надзора и прокурорам не надо знать, для каких целей издано Постановление.

Наверняка и Солженицыну особисты показали эту выписку, когда он стал их умолять не направлять его дело на рассмотрение в трибунал:

— Ладно, шкура, пожалеем тебя. В ОСО твое дело направим, а ты прямо сейчас пиши подписку, что будешь барабанить, как пионер-барабанщик в пионерском лагере, а кличка твоя, бздун, будет «Ветров».

— А ОСО меня к расстрелу не того…?

— Вот тебе выписка из Постановления ГКО — у ОСО максимум полномочий на 8 лет. Не ссы, гнида.

Конечно, это Постановление нужно было обязательно из архивного дела выдрать с корнем и вместо него вложить наспех сочиненную фальшивку дикого вида. Оставлять его нельзя было, в случае его рассекречивания и выставления на публику вся наша диссидентская шваль, осужденная во время войны и после нее Особым совещанием, оказалась бы в весьма в щекотливом положении, на подозрении в работе на органы в качестве агентов.

Но это, разумеется, только мои предположения. Факт же заключается в том, что во-первых, никакой необходимости Особому совещанию давать расстрельные права не было от слова совсем — с расстрелами трибуналы прекрасно справлялись. Во-вторых, все архивные