— Использовать дражайшего графа по прямому назначению, — туманно ответил Бенкендорф.

— Это как понимать?

— Сфабрикую для него ложные документы по Польше и отправлю старика с уловом в Париж. Заодно пусть пошпионит там с выгодой для нас, — усмехнулся Александр Христофорович.

— Не перемудри, Алекс, ведь он далеко не глуп и может заглянуть в твои карты, — строго предупредил Николай и внезапно в сердцах добавил: — А я бы мерзавца отправил в рудник, самый дальний и сырой! Пусть бы пользу принес родине, в кои-то веки!

— Стар он для рудника, Никс, — вздохнул шеф жандармов, — и года на цепи не протянет. Тогда как его ум и изворотливость нам еще пригодятся. Польза будет, я обещаю!

— Поступай как знаешь.

Повисла пауза. Во взгляде императора что-то дрогнуло.

— Что слышно насчет холеры? — тихо спросил он.

— Совсем уже близко к Москве подобралась, — поникнув, ответил Бенкендорф. — На днях случилось несколько смертей в окрестных селах с юго-восточной стороны. Гааз говорит: «Если подует оттуда ветер, Москва точно заразится».

— Мне наплевать, что там говорит Гааз! — неожиданно закричал Николай, разом раскрасневшись. — Этот докторишка спит и видит, как облегчить жизнь всем колодникам и врагам Отечества. Так мало того, он еще вздумал рассказывать нам небылицы! Холера плывет по воде! Холера летит по воздуху! В таком случае все наши меры безопасности — к чертовой матери! Он издевается над нами!

— Однако князь Голицын включил Гааза в комиссию по холере, — вставил шеф жандармов, желая остудить гнев Николая, ведь губернатор московский был закадычным другом государя. — Он считает Гааза одним из лучших докторов в Москве.

— Бог с ним, — помолчав, махнул рукой Николай Павлович. — Перед лицом страшной эпидемии все средства хороши.

Бенкендорф любил в нем эту черту — умение находить компромисс, если требуется для дела. В этот момент вошел слуга и доложил, что Александра Федоровна ждет императора на своей половине.

— Вы просили, ваше величество, узнать относительно прибывшей к нам мадам де Гранси, — напомнил шеф жандармов.

— Она действительно вдова виконта Армана де Гранси? — поинтересовался Николай.

— Вне всяких сомнений, — подтвердил Александр Христофорович. — Совершая путешествие по Европе, виконтесса решила показать своей воспитаннице Россию, некогда столь любимую ее покойным супругом. Сейчас они находятся здесь, во дворце, и желают быть представлены вам и императрице.

— Что ж, проводи их на половину Александры Федоровны, — распорядился император, поднимаясь с кресла. После минутного гнева по поводу доктора Гааза его лицо вновь сделалось бесстрастным. Мраморному совершенству этих черт мог бы позавидовать шедевр древнеримского скульптора.

Со слов Савельева начальник Третьего отделения уже знал, что виконтесса до замужества была вовсе не французской актрисой, как он думал, а русской графиней. Однако это обстоятельство никак не расположило шефа жандармов в ее пользу. Разве презренный шпион Обольянинов не самый настоящий, неподдельный родовитый русский граф? Бенкедорфу чрезвычайно важно было узнать, о чем Элен де Гранси будет говорить с императором и императрицей. Пренебрегая чьим-либо посредничеством, он сам вышел в приемную, где Елена и Майтрейи ожидали приема, и сказал им, едва поклонившись:

— Император и императрица готовы вас принять…

в которой герои признаются друг другу в любви, нелюбви и ненависти

Виконтесса и ее воспитанница встали — девушка поспешно, ее покровительница чуть замешкавшись. Обе были одеты для бала. Елена надела привезенное из Парижа роскошное атласное платье цвета морской волны, с глубоким декольте, украшенном цветами, и пышной юбкой, позволявшей видеть крошечные туфельки из белой парчи. Светлые волосы виконтессы украшали страусиные перья, скрепленные бриллиантовой диадемой, на полуоткрытой груди красовалось сапфировое ожерелье — свадебный подарок де Гранси. Но наряд Елены, безупречный как с точки зрения моды, так и вкуса, безнадежно тускнел рядом с одеянием Майтрейи.

Ибо девушка, внезапно бросив вызов всем условностям и решившись даже на спор со своей старшей подругой, облачилась в индийский костюм, достойный дочери магараджи. Майтрейи упрямо стояла на своем: раз уж она впервые едет на бал ко двору русского императора, то должна выглядеть как ей подобает, а именно как индийская принцесса. Изумленная Елена не нашлась с возражениями. Ее потрясло то, как горячо вдруг заговорила в скромной девушке кровь древних индийских правителей. Что тут можно было ответить? Срочно послали в лучшие магазины столицы, торгующие колониальными редкостями. Подходящий костюм прислали из английской модной лавки. Он оказался таким дорогим, что его предлагали взять напрокат, для бала. Елена, разумеется, купила его для воспитанницы, видя, как ей хочется облачиться в национальную одежду.

И впрямь, этот наряд удивительно шел девушке. Золотистая кофточка с короткими рукавами туго обтягивала юную, едва развившуюся грудь, округлые смуглые руки, украшенные звенящими браслетами от запястья до локтя. Полупрозрачное, расшитое золотом алое сари, в которое Майтрейи задрапировалась с каким-то инстинктивным изяществом, казалось сотканным из рассветных облаков. Рядом с ним плотный атлас платья виконтессы казался грубым, чересчур земным. Допущено было только одно отклонение от бенгальской моды — следуя ей, обуви не полагалось, прелестные ножки Майтрейи должны были украшать нарисованные хной сандалии. Но девушка все же надела бальные туфельки из золотой парчи. В этом вопросе она была слишком европейкой.

Когда приглашенные дамы вошли в комнаты Александры Федоровны, то первым делом услышали звуки чарующей фортепианной мелодии. Елена хорошо ее знала. Когда-то она разучивала эту пьесу вместе с маменькой. Вернее, то была не пьеса, а первая часть четырнадцатой сонаты Бетховена, Adagio sostenuto. В ту пору музыка казалась ей мрачной и унылой, от нее веяло заброшенным кладбищем, на которое приходит плакать лишь луна, — так Елена выразилась однажды. Теперь же, вновь услышав знакомые музыкальные фразы, словно отлитые из мерцающего, пронизанного лунным светом стекла, она едва не расплакалась, так живо воскресли воспоминания. Однако момент был самый неподходящий для слез.

За белым роялем сидела сама императрица. Она еще не одевалась к балу. Простое темно-синее платье подчеркивало ее худобу и вместе с тем необыкновенную грациозность. Тонкие красивые руки, подобно двум птицам, взлетали над клавишами, а в паузах зависали в воздухе. Император стоял рядом, скрестив руки на груди, и вдумчиво слушал музыку. Он первым заметил дам, вошедших в сопровождении Бенкендорфа, и пошел им навстречу. В тот же миг чарующие звуки стихли. Александра Федоровна с тихим стуком закрыла крышку рояля, но подниматься со стула не торопилась, повернув голову в сторону гостий.

Дамы низко поклонились, но Николай Павлович не успел произнести дежурного приветствия, как императрица воскликнула, импульсивно мешая немецкий с французским: