Едва тот ушел, наблюдавший за домом Обольянинова шпик взбудораженно сообщил:

— Граф выходит из ворот! Переходит улицу. Направляется…

— Куда? — Коллежский секретарь схватил подзорную трубу и подбежал к окну.

— Да, кажись, к нам и направляется… — с радостным испугом произнес шпик, — в «Умбракул»…

— Один? Без слуг? — все больше изумлялся Нахрапцев.

Но тут вернулся второй соглядатай, которого послали было подслушивать разговоры слуг.

— Ваше высокоблагородие, странное дело, ей-богу! — крикнул он с порога, не успев отдышаться.

— Что такое?!

— Граф при входе в кофейню открыл перед дамой дверь и протянул ей руку, как лакей за чаевыми! Правда, вовремя спохватился и убрал руку за спину.

— Ты это точно видел? — На коллежском секретаре не было лица. Всегда румяные щеки полнокровного Нахрапцева вдруг побледнели, казалось, он готов лишиться чувств.

— Вот вам крест! — перекрестился шпик. — Что это за граф?! Где это видано такое?!

— А не заметил ли ты, братец, — слабым голосом промолвил Андрей Иванович, — лицо у него в оспинах? Сильно попорченное? Черти горох на нем молотили?

Рябое лицо было единственной приметой графа Обольянинова, которую знали наверняка.

— Ни боже мой! — с готовностью отрапортовал шпик. — Рожа самая что ни на есть гладкая, куда там моей коленке, аж блестит!

Ошеломленный Нахрапцев бессильно опустился в кресло.

— Старый лис все это время водил нас за нос! Прислал в Питер вместо себя лакея, а сам… — На лбу у коллежского секретаря выступила испарина. — Сам уже наверняка в Царском!

Мгновенно придя в чувство, помощник Савельева развил бурную деятельность. Он послал гонца в Царское Село с вестью о коварном обмане и сам той же ночью выехал из Петербурга в пригород.

Граф Обольянинов и в самом деле внимательно следил за русской прессой во время своего путешествия, потому был осведомлен и о предстоящем императорском бале, и о том, что труппа Неаполитанской оперы сейчас находится в Царском. Прежде чем двинуться к своей конечной цели, на пути в столицу он посетил французское консульство в Москве. Там ему стало известно о некоторых французских подданных, арестованных на днях в Петербурге. В их числе оказался и его дворецкий Венсенн.

— Ваше появление в Петербурге может обернуться катастрофой, — предупредил его консул, бывший наполеоновский генерал, проведший некогда два года в русском плену. Его неподвижный, задумчивый взгляд из-под седых бровей игнорировал собеседника, созерцая лишь неодушевленные, ничего не значащие предметы — камин, вазу, напольные часы. Однако Обольянинов знал о чрезвычайной проницательности и незаурядном уме этого человека.

— Я полагаюсь на свой многолетний опыт, — заверил он консула и добавил с улыбкой: — А также на счастливую звезду.

— Вы давно не были в России, — скептично заметил тот. — Здесь кое-что изменилось. Боюсь, ваша счастливая звезда рискует закатиться еще в начале партии.

— Под словами «кое-что изменилось» следует понимать жандармский корпус?

— И прежде всего шефа жандармов, этого неподкупного немца, друга императора Николая. — Консул перевел наконец взгляд на графа, и тот мгновенно съежился. На него будто дохнуло сырым холодом из склепа. У бывшего генерала были глаза мертвеца. — Бенкендорф нейтрализует все наши действия, предупреждая их загодя. Он просчитывает игру противника за десять шагов. Это сущий дьявол.

— Так вот я как раз и приехал, чтобы загнать его обратно в ад! — самодовольно заявил Обольянинов.

Консул больше не тратил слов, лишь посмотрел на шпиона новоиспеченной власти снисходительно, с едва уловимой насмешкой. От воспоминания об этом взгляде графа корчило всю дорогу до Петербурга. Он принял дополнительные меры предосторожности. Уже в Москве переодел старого лакея в свое платье и, обменявшись с ним документами, посадил старика в свою гербовую карету. Сам же несколько суток инкогнито трясся на почтовых лошадях и наконец поздней ночью прибыл в Царское Село.

Он едва не опоздал. Труппа Неаполитанской оперы уже собиралась покидать Россию. Накануне Каталина велела слугам готовиться к отъезду.

Граф ворвался в дом заполночь, перебудив челядь. Усевшись в столовой, он велел немедленно подать вино и закуски. Обольянинов был отчаянно голоден, так как брезговал придорожными трактирами и ничего в них не заказывал. Каталина, разбуженная шумом, который спросонья подняли перепуганные слуги, спустилась в столовую со свечой в руке. Она была в ночной сорочке и лишь набросила на плечи кашемировую шаль. При виде отца девушку пошатнуло, она едва не лишилась чувств. Надежда покинуть Россию до приезда графа в одночасье рухнула.

— Что ж, ты не рада меня видеть? — раздраженно спросил он, когда побледневшая Каталина присела в углу, на краешек стула.

Она качнула головой, глядя в сторону, и не ответила.

— Что случилось с Венсенном? — еще резче осведомился отец. — Когда его арестовали?

— Неделю назад, — произнесла она еле слышно.

— Как это произошло?

— К нам приходил чиновник из Третьего отделения, а Венсенн вздумал его не пускать. Разразился скандал, дошло чуть ли не до драки. А через два дня его арестовали…

— Дурак! — в сердцах воскликнул Обольянинов. — Какой дурак! А мне-то его рекомендовали как опытного шпиона! Проколоться на такой ерунде! А зачем приходил чиновник?

— Интересовался вами. Каким-то старым делом… Убийством некоего барона Гольца. — Каталина подняла голову и посмотрела отцу прямо в глаза пристальным, загадочным взглядом.

— Барон Гольц? — Семен Андреевич на миг задумался. — Что за притча? Кто таков? Не припоминаю… Да бог с ним! Ты мне лучше скажи, что шеф жандармов? Ты с ним уже общалась?

— Не довелось. — Девушка зябко повела плечами и стянула на груди края шали.

— То есть как это «не довелось»? — опешил Обольянинов. — Столько времени потрачено впустую?!

— Для меня, предположим, не впустую, отец. — Каталина пыталась говорить твердо, но ее выдавал срывающийся голос. — Я пела в трех спектаклях и имела огромный успех…

— Да меня не интересует, пела ты или плясала в этих чертовых спектаклях! — заорал граф, швыряя вилку и нож на середину стола. Его рябое лицо, вмиг покрасневшее от ярости, сделалось еще более уродливым. — Почему Бенкендорф, падкий до актрисок, не попытался сойтись с тобой?!

— Спросите у него у самого! — в свою очередь закричала Каталина, вскакивая, дрожа всем телом. — Я не могу этого знать! Да и не желаю! Завтра утром я уезжаю с Неаполитанской оперой из России!

— Никуда ты не едешь! — оскалился отец. — Завтра вечером бал. Он непременно будет там. На этот раз я лично прослежу, чтобы ты исполнила, что от тебя требуется!

— Я не собираюсь жертвовать карьерой ради ваших грязных планов!