Лукас был совершенно уверен в том, каков источник затруднений Льюиса в 1948 году и почему в итоге самому Лукасу удалось спустя много лет выиграть этот спор:

Но хотя важно избегать преувеличений, описывая влияние Энском на Льюиса в его позднейшие оксфордские годы, существуют явные свидетельства и того, что определенную роль она сыграла, вынудив его примерно в эту пору пересмотреть свою роль как апологета. Бэзил Митчелл, впоследствии профессор философии религии в Оксфорде, унаследовал должность Льюиса в качестве президента Сократовского клуба, когда Льюис перешел в Кембридж. Митчелл полагал, что Льюис осознал свою недостаточную информированность в современных философских течениях — Энском действительно была специалистом по Витгенштейну — и решил, что пора оставить эту область экспертам, а самому сосредоточиться на том, в чем он лучше разбирался.

Роль Льюиса как апологета во время войны была главным образом ответом на потребности того времени. Три намека указывают на то, что после войны Льюис и сам хотел уйти с передовой линии апологетики. Прежде всего, он был изнурен такой работой, в чем откровенно признается в лекции 1945 года «Христианская апологетика», где он замечает: «Нет ничего опаснее для собственной веры, чем быть ее апологетом. Ни одна истина веры не казалась мне столь призрачной и нереальной, как те, что я только что успешно защитил в публичной дискуссии»[557]. Десять лет спустя, уже после перехода в Кембридж, Льюис снова скажет, что апологетика «очень утомительна»[558]. Быть может, он рассматривал труд апологета как важный эпизод своей биографии, а не ее венец и цель? Переписка Льюиса убедительно указывает на это. Есть также некоторые свидетельства, что, по его мнению, этим текстам недоставало прежней энергии и жизненной силы.

Эти страхи с особой ясностью и глубиной Льюис выражает в переписке на латыни с доном Джованни Калабриа, известным итальянским священником, которого папа Иоанн Павел II канонизирует 18 апреля 1999 года[559]. Итальянский перевод «Писем Баламута» вышел в 1947 году и вызвал немалый интерес[560]. Калабриа прочел эту книгу и написал автору восхищенное письмо. Поскольку английского он не знал, то к Льюису обратился на латыни. Они продолжали на ней переписываться с 1947 года до смерти Калабриа в 1954 году[561]. В январе 1949 года Льюис признавался, что его охватывает отчаяние и он не может больше писать, ему кажется, что прежние способности его покидают: «Я чувствую, как угасают страсть к письму и талант, если таковой и был когда-то»[562]. Видимо, латынь позволяла Льюису высказываться более откровенно, чем если бы он писал по-английски. Он заходил еще дальше и выражал надежду, что утрата писательского дара может даже оказаться ему во благо: это положит конец пустым амбициям и жажде славы. В июне 1949 года здоровье Льюиса резко ухудшилось, пришлось лечь в больницу. Четыре месяца спустя он пребывал в еще более мрачном настроении, и лишь ближе к концу 1951 года к Льюису отчасти возвращаются прежние энтузиазм и уверенность. Но смерть его исповедника, Уолтера Адамса, в мае 1952 года вновь нанесла Льюису глубокую рану, лишив мудрого критика и друга.

Второй причиной, также, возможно, побудившей Льюиса отойти от роли апологета, стало болезненное понимание того, что эту роль ему как раз и не удалось исполнить по отношению к самым близким — Артуру Гривзу и миссис Мур. Миссис Мур до конца жизни оставалась враждебной христианству, а Гривз от своего сурового ольстерского протестантизма ушел в не менее суровый унитаризм. И даже Уорни считал «Страдание» не слишком убедительным именно в качестве апологетики. Мог ли Льюис оставаться публичным апологетом при таких личных неудачах на этом фронте?

Наконец (эта причина, вероятно, связана с первыми двумя) из переписки Льюиса следует, что, по его собственному мнению, его времена апологета миновали и настала пора уступить место молодым. Тут можно разобрать две слегка отличающиеся темы: во-первых, Льюис чувствовал, что возникают новые проблемы, для разговора о которых он — не лучший специалист, и во-вторых, он все более убеждался в том, что пик его апологетических способностей миновал. Отклонив приглашение Роберта Уолтона принять участие в дискуссии на BBC о доказательствах в пользу религии, Льюис добавил: «Подобно змее с выпавшими клыками в „Книге Джунглей“, я почти утратил свои диалектические таланты»[563].

Несомненно, Энском поспособствовала такому прозрению. 12 июня 1950 года Стелла Олдвинкл в качестве секретаря Сократовского клуба обратилась к Льюису с просьбой помочь составить программу на Михайлов триместр 1950 года. Льюис предложил список восходящих звезд, советуя пригласить их на выступление в клуб: Остин Фаррер об исторической ценности Нового Завета, Бэзил Митчелл о вере и опыте и Элизабет Экском на тему «Почему я верю в Бога». Льюис дал понять, что Энском в этом рейтинге занимает первое место: «Побив меня как апологета — не должна ли она стать моей преемницей?»[564]

По всей видимости, с переездом в Кембридж в январе 1955 года Льюис связывал надежды на новое начало. Поразительно, как мало его работ этого позднего периода относится к апологетике, то есть к апологетике, понимаемой как защита христианской веры на рациональных основах. В письме от сентября 1955 года, отклоняя предложение американского евангелического лидера Карла Ф. Генри (1913–2003) написать очередные апологетические тексты, Льюис поясняет, что он сделал, что мог, «в жанре лобовой атаки» и теперь он «вполне уверен», что времена таких атак миновали. Теперь он предпочитал обходной путь, опирался на «вымысел и символ»[565].