Проблема заключалась не в противостоянии Льюиса материализму. В самом начале своего доклада, сделанного в феврале 1948 года, Энском ясно дала понять, что и она считает материализм неприемлемым. Однако, по ее мнению, конкретно этому способу опровержения материализма, который предлагался в первом издании «Чуда», недоставало научной строгости, чтобы вполне оправдать такой вывод. Главным образом ее беспокоило настойчивое утверждение Льюиса, будто материализм «иррационален»[554]. Энском справедливо указывала — такая мысль, вполне вероятно, приходила в голову многим подготовленным читателям этого первоначального варианта главы, — что не всякая естественная причина должна быть непременно «иррациональной». Энском совершенно верно указала, что многие (возможно, почти все) естественные причины могут быть законно описаны как всего лишь «не-рациональные». Если рациональная мысль порождается естественными «не-рациональными» причинами, нет необходимости отвергать ее надежность лишь по этой причине — пока не удастся доказать, что такие причины предрасполагают к ложным или противоречащим здравому смыслу убеждениям.

Льюис оказался в довольно неловком положении, при этом было ясно, что глава в самом деле нуждается в пересмотре — не потому, что вывод неправилен, но потому что аргументы, подводившие к такому заключению, не были настолько прочными, насколько им следовало быть. Льюис откликнулся на замечания Энском так, словно она тоже была инклингом — инклингом от философии, — и переписал доказательства с учетом ее критики. Пересмотренная версия главы, впервые опубликованная в 1960 году, называлась теперь «Главная сложность природоверия». За исключением первых шести абзацев глава была переделана целиком с учетом возражений Энском. Текст стал намного сильнее с интеллектуальной точки зрения, и его можно рассматривать как окончательное высказывание Льюиса по этой важной теме.

А главный итог этого не совсем приятного столкновения с Энском — как оно сказалось на дальнейшем пути творчества Льюиса. Некоторые биографы, в первую очередь Уилсон, считают этот инцидент первым признаком, а возможно, и причиной существенного изменения в позиции Льюиса. Проиграв спор, говорят они, Льюис утратил убежденность в том, что его вера имеет под собой рациональное основание, и отказался от роли ведущего апологета. Они полагают, что переход к художественному вымыслу — к таким произведениям, как «Хроники Нарнии» — знаменует растущее осознание того, что рациональными аргументами христианскую веру отстоять невозможно.

Однако основной корпус письменных свидетельств, касающихся этого спора, наталкивает на совсем иной вывод. Льюис смиренно признал слабость одного конкретного аргумента, с которым он, надо признать, поторопился, и поработал над его усовершенствованием. Льюис был академическим автором, а ученые книги всегда проверяются судом и критикой коллег до тех пор, пока не удастся наилучшим образом представить факты и аргументы. Льюис давно привык и сам делать подобного рода замечания и выслушивать их, как на собраниях инклингов, так и в личных разговорах с коллегами, в том числе с Толкином.

И Энском видела свою задачу в том, чтобы добиться интеллектуального усовершенствования, а не опровержения позиции Льюиса, которой в целом она явно симпатизировала. Вероятно, Льюис растерялся, когда изъяны его аргументации были столь публично изобличены (с ближайшими друзьями он делился тем смущением, которое вызвал этот инцидент), но удручен он был скорее публичным характером этих усовершенствований, а не самим интеллектуальным процессом. Позитивный и благотворный итог вмешательства Энском очевиден в пересмотренной версии рассуждений Льюиса.

Нет также доказательств того, чтобы Льюис в результате этого столкновения отступил на позиции нерационального фидеизма или же свободной от логики фантазии. Его дальнейшее творчество по-прежнему демонстрирует сильное убеждение в рациональной цельности христианской веры и важной роли апологетики в современном культурном контексте. Более поздние тексты, такие, как «Важен ли теизм?» (1952) и «Упорство в вере» (1955), явно обнаруживают последовательное признание необходимости рациональной аргументации в апологетике. И более того, когда в 1952 году Льюис опубликовал «Просто христианство», он использовал в этом трактате без особых модификаций тот же рациональный подход к апологетике, что и в радиобеседах 1940-х годов, хотя имел возможность что-то поменять, если бы счел нужным.

И критику Энском никак нельзя считать «поворотным пунктом», когда Льюис отказался от рациональной аргументации в пользу иных видов апологетики, основанных на фантазии и нарративе. Следует вспомнить, что к моменту этого спора Льюис успел написать три тома того, что вполне можно именовать «апологетикой, основанной на фантазии и нарративе», — то есть трилогию о Рэнсоме. Иными словами, к моменту этого спора Льюис и сам уже был убежден в важности нарратива и апелляции к фантазии в апологетике. Однажды он заметил, что трилогия о Рэнсоме, как и Нарния, родилась не столько из идей, сколько из образов.

Нарния не была бегством от несостоявшейся рациональной апологетики, это один из равноправных для Льюиса путей, и эти пути соединяются его знаменитым примирением разума и воображения в христианском видении реальности. К сожалению, Уилсон не приводит сколько-нибудь убедительных фактов в пользу своей гипотезы, будто «Лев, колдунья и платяной шкаф» выросли из эскапического возвращения Льюиса в детство после поражения от рук Элизабет Энском в Сократовском клубе[555] или в пользу занимательного, но также не подкрепленного фактами предположения, что Белая Колдунья Нарнии списана с Энском. Момент, когда Льюис собрался связать воедино пестрые фантазийные нити Нарнии, словно образы из страны фей Спенсера, возможно, отчасти и определялся этим столкновением с Энском, но не более того. Льюис начал писать о Нарнии прежде доклада Энском в 1948 году.

В любом случае, это не было «поражением», это была критическая оценка здравого, но неудачно поданного аргумента, благодаря чему в 1960 году Льюис представил тот же аргумент в отредактированном виде. Оксфордский философ Дж. Р. Лукас отстаивал позицию Льюиса на собрании Сократовского клуба в конце 1960-х годов, где воспроизводился тот спор с Энском, и та оценка, что Лукас дал первоначальной дискуссии, сохраняет ценность: