– Лиза… сейчас такое время… я должен почти неотлучно быть на работе. – Он присел рядом. – Осенью куда-нибудь поедем. Возьму отпуск.

– Ты уже столько раз брал этот отпуск… Год за годом.

Лео продолжал сосать, но уже не так увлеченно. Глаза начали слипаться. Наконец-то они смогут поговорить.

– Пошли отсюда, – предложила она. – Здесь ничего нет путного, только кулинарные книги и детективы.

– Можем съездить в Фалмут.

– А что, это так важно?

Он молча пожал плечами.

– Ты предлагаешь таким тоном, будто оправдываешься.

– Нет… То есть… Я все время о них думаю. Сидят в своих комнатушках и… Знаешь, среди них полно образованных людей. Врачи, адвокаты и… да неважно кто. Это против человеческих правил – отнять у них все, что составляет их жизнь. Не покидает ощущение, что я участвую в каком-то варварском, полубезумном, даже бессовестном проекте. Им нечем себя занять. Какая-то старушка коротала время за вязанием, так я был вынужден отобрать у нее спицы.

– А может, пусть вяжут крючком?

Он засмеялся. Типичная Лиза – не обсуждать проблему, а искать ее решение.

– Нечего смеяться. Сейчас поедем и купим для них вязальные крючки. Крючком вряд ли можно нанести серьезную рану.

– Из мотка пряжи можно сделать петлю и повеситься.

На лице Лизы промелькнула гримаска отвращения, тут же сменившаяся улыбкой.

– Да уж, кто знает, на что вдохновят детективы с убийствами.

– Идиотизм в том, что никакой опасности нет. Скорее всего, нет. Но эта женщина, Генриетт…

– Ты о той несчастной? Которая порезала глаз?

– В жизни ничего подобного не видел.

– Мне кажется, мозг вообще вне человеческого понимания. Что-то добавили, что-то изменили – и на тебе. Малейший, ничего не значащий повод – и такой взрыв… Да и повода, как ты говоришь, никакого не было.

– Вообще-то ничего странного. Чуть-чуть дофамина – и человек счастлив.

– Да. А потом несчастен, когда кончается действие.

– И это тоже. – Беньямин вздохнул и повторил: – И это тоже. Не могу отделаться от ощущения, что мы экспериментируем на людях. Как доктор Менгеле…

– Возможно, и так, но в благих целях. И потом, они же все добровольцы.

– Знаю и все равно иной раз чувствую себя негодяем.

– Внешне ты на Менгеле не похож.

Вряд ли это можно считать комплиментом. У Менгеле были усы и шевелюра, а у Беньямина начали выпадать волосы в двадцать пять, да с такой скоростью, что он вынужден был их сбрить. Какое-то время это выглядело довольно брутально. Вот загадка: почему бритая голова придает мужчине мужественности, а лысая – нет?

Он пошел в отдел одежды, снял с крючка бейсболку в защитных цветах и напялил на голову.

– Так лучше? Как считаешь, сойду за бандита?

– Немного лучше.

Беньямин взял на стенде темные очки, нацепил на нос и выпятил подбородок.

– Совсем другое дело. – Лиза подняла большой палец. – Вылитый бандит.

Лео наелся и мирно посапывал у нее на руках.

– Значит, у тебя есть шанс переспать с бандитом.

– Ну вот! Только что протестовал – не показывай грудь, а теперь что? Предлагаешь заняться любовью прямо тут? Уже вынимаешь прибор?

– Могу, конечно, и вынуть, но только нас сразу лишат вида на жительство и вышлют из страны.

Лиза притворно охнула и торопливо застегнула блузку.

– А я-то сижу и всех соблазняю.

Беньямину стало не по себе. Он вдруг сообразил, что после рождения ребенка у них не было секса. Пеленки, постоянный крик, хронический недосып – и желание постепенно исчезло, испарилось, как воздух из проколотой шины.

Так можно ее и потерять. Он на многое готов, только не на это.

– Давай подержу его. – Он снял бейсболку, положил на место очки и осторожно принял малыша. – А ты пока набери еще книг. Пусть читают.

– А чему отдавать предпочтение? Кулинарным книгам или кровавым детективам?

– Думаю, научиться готовить старикам не повредит.

Лиза прыснула и покатила тележку по магазину. Беньямин осторожно, чтобы не потревожить Лео, откинулся на диване. Такой маленький, а уже тяжеленький.

Краем глаза следил за Лизой, как она с безмятежной улыбкой переходит от одного книжного стенда к другому. Лиза есть Лиза – тут же отходит. В ее картине мира нет места для злопамятности.

Ставшие заметно круглее после рождения Лео ягодицы соблазнительно подрагивают при каждом шажке.

Ну нет. Сегодня вечером он не провалится в сон, как обычно. И ей не позволит.

Беньямин мысленно снабдил проект детальными эротическими иллюстрациями и вздохнул.

* * *

Небо такое синее, что режет глаза, как пламя газовой горелки.

Сколько времени продолжался их роман? Всего ничего. Никаких обещаний, никаких клятв, он ничем не связан, может растереть ее между пальцами, как муравья. Один звонок главврачу – и все папки из ее кабинета будут вынесены в коридор, а она отправится на Кейп-Код осваивать отцовские газонокосилки. Невозможно. Невозможно вырвать сердце и рассчитывать, что кровь как ни в чем не бывало продолжит бег по сосудам. На набережной Чарлз-ривер полно народу. Трехколесные детские коляски с невероятной скоростью катят перед собой неутомимые джоггеры, мальчишки на скейтбордах, няни с детьми – все с наушниками-затычками. Какой-то любопытный малыш побежал к канадским гусям, пасшимся рядом со скамейкой, на которой сидел Дэвид, – так близко, что он, если бы захотел, мог их погладить. Но бегущий мальчишка – это слишком. Красавцы-гуси суетливо захлопали крыльями и улетели.

Что, собственно, он здесь делает? Совершенно чужое место. Может быть, сразу уехать в Нью-Йорк? Селия даже и не подумала позвонить и объясниться. Или хотя бы прислать сообщение. А прошло уже полчаса.

И что она может сказать в свое оправдание? Ну да, ее отец несколько наверняка очень тяжких для нее лет был неизлечимо болен, а теперь он практически здоров. Дэвид работал с альцгеймером уже почти двадцать лет, он прекрасно понимал, каково это – наблюдать, как тает на глазах любимый человек, и осознавать свое бессилие. Видеть, как исчезают привычные с детства черты, будто они были нарисованы на песке, а теперь их раз за разом смывают набегающие волны времени. Как проявляется на лице восковое безразличие. И все происходит мучительно медленно. Наверное, лучше было бы, рухни все мгновенно. Фибрилляция, массивный инсульт, даже несчастный случай – и все кончено. Тяжело? Разумеется, очень тяжело, но все же не так больно, как эта многолетняя пытка.

Человек должен умирать достойно, а болезнь Альцгеймера лишает его этого права.

Нет… понять, конечно, можно. Селия готова на все, чтобы вернуть отца к жизни. У нее больше никого нет. Все умерли. А теперь? Что у нее осталось?

Он выбросил