– Шведская утопия… как бы вам сказать? Она тоже принадлежит утраченному времени, – улыбнулся Беньямин.

– Скажите, а вы проверяете новое лекарство только на американцах?

– По-моему, да. Но вы же знаете – поскреби американца…

– А в других странах отказались?

– Ну нет, не совсем. Франция… Но, конечно, подавляющее большинство – американцы. Здесь же все и начиналось.

– Видимо, в других странах и мораль другая. – Роберт слегка повысил голос: – Там ученые не играют в русскую рулетку с человеческой жизнью.

Беньямин напрягся. У Роберта даже взгляд изменился. И эта жесткая, обвинительная интонация…

– Ну что на это сказать? Никто же не хотел такого поворота…

– Так трусами нас делает раздумье! – торжественно и чуть ли не с угрозой произнес Роберт. – И так решимости природный цвет хиреет под налетом мысли бледным, и начинанья, взнесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия[45].

– Потрясающе! Как вы все это помните?

– У меня слоновья память, доктор.

– Не стану отнимать у вас время и отрывать от чтения, – с примирительной улыбкой сказал Беньямин.

– Что ж… – неопределенно произнес Роберт.

Беньямин помедлил.

– Мне очень жаль, что так получилось, Роберт.

– Вам-то как раз не за что оправдываться.

По-прежнему мрачный, обвинительный взгляд.

Он прав, подумал Беньямин. У достойного человека отняли достоинство. Сначала болезнь, а теперь вот это. Душа наверняка кипит от гнева и обиды, и это можно понять.

– У вас есть связь с женой?

– Да-да. Все в порядке.

– И вы чувствуете себя вполне нормально?

– Вам виднее.

– Хорошего вечера, Роберт. Если захотите погулять, то…

– Нет, – прервал его Роберт, – я лучше посижу здесь. Почитаю… и подумаю.

– Как вам угодно.

Беньямин вышел, закрыл за собой дверь и остановился. Он не знал, что и думать. Удивительная личность, Роберт Маклеллан. Надо попросить Лизу достать все романы этого Пруста. Наверняка обрадуется.

Ему очень захотелось домой. Еще только два, но он уже предвкушал вечер с женой. Он все чаще не мог отделаться от мысли, что он здесь – тюремщик.

А иной раз казалось – нет. Не тюремщик. Заключенный.

* * *

Над одиноким рыбачьим баркасом на фоне затянувших небо облаков кружат десятки, если не сотни чаек – белые на белом. Селия вышла из машины и немного потопталась на месте – затекли ноги. Она давно не была в Мэне. Когда-то несколько месяцев работала именно здесь, в лаборатории Джексона в Бар-Харбор. В лаборатории, известной всему миру. Здесь впервые в истории медицины провели пересадку костного мозга. Они же открыли вирус, вызывающий рак грудной железы, – возможно, одна из первых путеводных нитей к загадке злокачественных опухолей. Сотни исследователей и вдесятеро больше грызунов, причем за выведенной ими породой так называемых JAX-мышей стоят в очереди десятки лабораторий по всему миру. Ей предоставили двадцать мышей, однако время для работы она смогла выкроить только в выходные.

Лаборатория была расположена на склоне горы в Акадии, одном из самых красивых американских национальных парков.

Селия сразу вспомнила этот свежий, с привкусом соли, воздух. Такой же, как тогда, груженный машинами паром, что медленно, почти незаметно отходит от причала. Пара ярко-красных старинных буксирчиков в ожидании контейнеровозов, которые не могут своим ходом зайти в гавань. Воздушный змей над островком. Время здесь остановилось в ожидании лучшего.

Дэвид сжал ее запястье. Они провели почти два часа в машине, и она с наслаждением прислушивалась к внезапно охватившему ее ощущению свободы. Вообще-то это было их первое совместное путешествие. Как будто отпуск, но не совсем. У Дэвида в руке медицинский саквояж.

– Смотри, Дэвид! Орел! – Она показала пальцем. – Вон там, над мостом. – Селия умела определять птиц – с детства заразилась отцовским увлечением. В их саду все было увешано разнообразными кормушками. – Видишь? Голова белая. Это орлан. Они огромные.

– Вижу, вижу… Ты готова? – Он так и не отпускал ее руку.

Огромное низкое здание светло-бурого кирпича. Типичные пятидесятые: строить и строить. Главное – быстро, не думая об эстетике. Узкие симметричные окна. Больница для ветеранов войны, еще той, Второй мировой.

А сейчас здесь тоже развернулась война. Война с болезнью, которая не дает себя победить.

От бессильной злости сжались челюсти, слюна стала кислой. Селия почему-то вспомнила бабушку. Если отец уйдет, то она останется одна во всем мире.

Внезапно выглянуло солнце. Они с Дэвидом двинулись к главному входу. Селию раздражал хруст гравия под ногами – ей сразу привиделись огромные, перемалывающие чьи-то косточки челюсти. Мрачное, безликое здание было вовсе не похоже на обычный дом престарелых, где в обязанности персонала входит создать хоть какой-то уют. А старики вынуждены провести в кирпичном каземате целых шесть месяцев. За это время действие препарата пройдет, все вернется на круги своя. Потеря памяти, равнодушие, дезориентация. За провал экспериментаторов платят не они, а эти несчастные.

Беньямин сказал, что с конца месяца будут пускать родственников. Нельзя же позволить бедным старикам таять в одиночестве.

– Ни в коем случае. Страдать они не должны, – сказал он, но, похоже, сам не слишком верил в свои слова.

А Селия и того меньше. Разумеется, для больного человека больница – спасение и надежда. А для здорового? Многие из пациентов вообще не нуждаются ни в каком лечении. Ни в лечении, ни в особом уходе. Они прекрасно справляются сами. Вторую дозу получили меньше половины добровольцев, остальные обречены на медленное сползание в безжизненный, выморочный мир альцгеймера. Ни один человек в мире, даже преступники, не заслуживает такой участи.

Они подошли ко входу, и Дэвид отпустил ее руку. За всю поездку он произнес пару фраз, не больше. Возможно, все еще не уверен, что поступил правильно. После чувственного примирения он вообще не касался того, что произошло, но Селию не оставляла мысль, что до конца он ее не простил.

Пусть и не простил, но съездить к отцу предложил именно Дэвид.

– Лучше поехать, – сказал он. – Не исключено, потом он тебя не узнает.

Охранник проверил у них документы, поглядывая то на прибывших, то на фотографии в правах, но тут появился Беньямин.

– Все в порядке, – успокоил он охранника. – Это врачи. Я как раз шел встречать.

– Архитектурным шедевром не назовешь, – вместо приветствия сказал Дэвид.

Селия огляделась. И в самом деле, более скучной и невыразительной обстановки не придумаешь. Отсюда словно нарочно убрано все, что может привлечь внимание или порадовать неожиданным дизайнерским решением. Предсмертное подмигивание ламп дневного света под потолком, некоторые трубки вообще не горят. Искусственные цветы в пластмассовых горшках. Серый, со скучной казенной желтизной линолеум на полу.

Она подала руку Беньямину и передумала – решила обнять, он-то как