скрыться, то этим двоим беглеца ни за что не догнать. Но сомнительно, что такая опасность существует, достаточно посмотреть на тех, кто, как и Роберт, вышел на прогулку. Вряд ли эти божьи одуванчики в состоянии перелезть через забор.

И я тоже, усмехнулся Роберт. Я такой же божий одуванчик.

Никто на мою свободу не покушается. Странно – как может человек, будучи сравнительно свободным, чувствовать себя настолько несвободным?

Ну хорошо – последний. Так сказать, премиальный круг.

С восточной стороны, за забором, увитым неизвестным науке вьющимся сорняком, – гавань. Он уже смотрел в Гугле – там ничего интересного, кроме нескольких небольших верфей. День теплый, настоящее лето. А в Бостоне наверняка жара…

Ему очень не хватает Гейл. Его всегда смешили выражения типа “моя дорогая половина”, а сейчас понял – что-то в этом есть. Не то чтобы они всю жизнь были неразлучны. Он довольно часто уезжал в деловые поездки, иногда она сопровождала его, чаще – нет. И никогда не жаловалась. Гейл по части приспособляемости – настоящий феномен, хотя сравнивать ему не с кем. Никогда не жаловалась, никогда не чувствовала себя жертвой. У нее были свои привычки, даже не привычки, а ритуалы – куда положить обувь, как развесить сорочки и костюмы в шкафу. Но она всегда была рядом. Гейл прожила жизнь на продиктованных им условиях – и никогда не протестовала.

Либо ее желания совпадали с желаниями мужа, либо у нее вообще не было желаний. А вдруг ей приходилось от чего-то отказываться ради мужа? Об этом даже думать не хотелось.

Приспособляемость… что это? Как определить? Хороший, покладистый характер? Хитрость? Но ради чего ей хитрить? Как бы там ни было, Роберт много раз задавал себе вопрос: любит ли он Гейл? И всегда приходил к одному и тому же ответу: да. Я ее люблю.

Жаль, что окно его палаты выходит не на ту сторону. Роберт все время ловил себя на том, что ему хочется назвать свою комнату не палатой, а камерой, – но нет, все же не камера. Больничная палата, в общем-то вполне приемлемое жилье, но вот окно… Куда лучше было бы, если бы оно было обращено на эту сторону, к воде. Здесь постоянно дует легкий морской бриз, пахнет морем… Он в который раз посмотрел на забор. А что, если улучить момент, перелезть и пройти на берег, пока не поймали?

Дурацкая мысль. А попросить кого-то помочь – еще глупее. И что там делать, на берегу? Утопиться? Но он где-то слышал, что утопиться по собственной воле невозможно. Нужна лошадиная доза алкоголя или наркотиков. Один из его товарищей по профессии, тоже адвокат, который много работал с делами о самоубийствах, говорил, что тонуть в соленой воде гораздо мучительней, чем в пресной. Интересно, откуда он знает? Чтобы это утверждать, надо утопиться сначала в пресной воде, потом в соленой и только тогда сравнивать. Или наоборот: сначала в соленой, а уже потом в пресной. Гораздо комфортнее, утверждал этот специалист по самоубийствам, застрелиться или повеситься. Так и сказал – комфортнее. Ну нет… лучше всего нанять киллера, возразил тогда Роберт. Тот захохотал – правильно. Одна беда: те, у кого есть средства нанимать киллеров, самоубийством не кончают.

Да… если есть деньги, даже эту сомнительную работу по самоубийству можно поручить кому-то другому, самому не с руки. Это ли не наивысшая степень трусости?

Он со злостью пнул камень. Один из охранников – как ни странно, тот, что подальше, – поднял голову.

Роберт кивнул ему и пошел дальше, хотя намеченные десять кругов уже отработаны. На одной из лавок сидели два старика, оба в тренировочных штанах и футболках. Физиономии багровые, будто просидели на солнце весь день. Но это же невозможно, прогулка по распорядку двадцать минут, не больше. Дважды в день. Впрочем, можно попытаться договориться с этим шведским врачом, он производит впечатление разумного человека. Приносит книги, с ним есть о чем поговорить. Никогда не ссылается на занятость, а если и ссылается, то всегда возвращается, чтобы продолжить беседу. Договориться можно о чем угодно. Вот, к примеру, эти двое. Кто-то же разрешил им загорать?

Роберт задержался, сделал вид, что отдыхает, и прислушался – интересно, о чем они говорят? Оказывается, о рыбалке. Один рассказывает, какую рыбу он поймал в последний раз, пилит ладонью плечо на вытянутой руке. Другой хвастается своим катером.

Слушать особенно нечего. Он двинулся дальше. В который уже раз миновал охранника. Сколько времени сидят здесь эти двое? Явно дольше, чем предусмотрено. Удивляться нечему, охранники тоже люди, к тому же в этом заведении правила безопасности соблюдают не особенно строго – с учетом своеобразия контингента. Несколько дней назад он был на регулярном осмотре у медсестры, так в той части здания вообще все двери настежь. И никаких бейджиков у персонала, это его удивило.

Солнце пригревает, щеки даже пощипывает немного. Будь рядом Гейл, непременно вытащила бы из сумочки какой-нибудь солнцезащитный крем. Но Гейл рядом нет, а положить крем в чемодан она не догадалась. В тот день была такая погода, что о солнечных ожогах мог вспомнить только сумасшедший или прорицатель. Напоминать он не станет – Гейл устыдится и немедленно пошлет срочную посылку с курьерской почтой. Роберт уже получил две такие посылки: трусы, носки, газеты, несколько тонких плиток 99-процентного несладкого, даже солоноватого шоколада “Линдт”. Не забыла и медовые леденцы – на случай, если заболит горло. Маленькая записка. Открывал пакеты в полном одиночестве, персонал и внимания не обратил. Даже удивительно – а вдруг там взрывчатка или лопатка для подкопа? Ну, допустим, взрывчатку не пропустили бы на входном контроле в самой курьерской службе, там даже батарейку нельзя послать, но лопатка – почему бы нет? И что он будет делать с этой лопаткой? Рыть тайный ход?

День и в самом деле жаркий, приходится то и дело вытирать со лба пот. Последний круг, и в палату – только обгореть не хватало. И он, и Гейл унаследовали ирландскую кожу – белую, веснушчатую, упрямо отвергающую загар, даже если загорать очень осторожно, гомеопатическими сеансами. Летом, работая в саду, Гейл никогда не снимала карикатурно широкополую шляпу. Он, конечно, не так осторожничал, но когда температура подходила к тридцати, предпочитал присесть с книжкой под зонт. Его всегда удивляли люди, которые часами лежали под палящим солнцем неподвижно, как ящерицы в пустыне. Что это – своего рода мазохизм? Или они, как сказал бы Пруст, пребывают в поисках утраченного покоя?

– Я, пожалуй, вернусь в палату, – помахал он охраннику.

– Да, конечно. Жаркий