бумажный стаканчик и пошел к реке. Довольно крупная галька у воды почему-то напомнила ему детство – как он бегал босиком по таким камушкам, а мать морщилась с каждым шагом, возвращалась и надевала резиновые тапочки.

На мостках столпились подростки из парусной школы. Сейчас рассядутся по маленьким яхтам и поплывут изучать основы морского дела. Что там – шкоты, фалы, утки… Дэвид невольно усмехнулся, осознав, насколько скудны его знания.

Вернулся к дому, подумал, постоял несколько секунд в нерешительности, остановился у черной двери подъезда и набрал код.

Нет. Он не может ее потерять.

Дверь не закрыта. Увидев опухшее от слез лицо Селии, Дэвид зажмурился и рванулся к ней. Она, не глядя в глаза, обхватила его за шею и привлекла к себе.

Потом она положила голову ему на грудь, и они долго лежали не шевелясь. И он, гладя ее волосы, с удивлением понял, что все гневные фразы, которые он собирался произнести – мол, она подорвала его веру в людей, разрушила фундамент, на котором построен его мир, – что все эти справедливые упреки уже никакого значения не имеют.

* * *

– Роберт? – Беньямин, предварительно постучав, открыл дверь в палату. – Могу войти?

– Само собой. – Роберт оторвался от книги и хотел встать.

– Ничего, ничего, сидите. – Беньямин выдвинул второй стул и сел рядом. На столе лежали утренние газеты и две книги – из тех, что выбрала Лиза.

– Спасибо, – Роберт положил руку на одну из книг, – знаю, что это ваша заслуга. И идея ваша. Но вот эта жемчужина… – он вынул закладку, поднял вторую книгу и шутливо потряс над головой, – этот шедевр когда-то изменил мою жизнь.

Потертый зеленый переплет, золотое тиснение на корешке. “В поисках утраченного времени”, – прочитал Беньямин и улыбнулся. По лицу Роберта было видно, что и он прекрасно понимает иронический подтекст названия. Что тут же и подтвердилось.

– В моем случае особенно красноречиво, – сказал он. – Но знаете, доктор, забавная история. Я читал эту книгу по-французски в интернате, по обязанности. А я был очень амбициозен, решил, что обязательно справлюсь. Господи, что это была за битва! Не знаю, читали ли вы… Эти длиннющие предложения, бесконечные ассоциации, уходы в сторону… Но вот что интересно: первые двести страниц – мучение, а потом оторваться невозможно. А теперь заметил роман среди книг, что вы принесли, – он широко и простодушно улыбнулся, – и понял: я как раз в том возрасте, когда надо читать эту книгу. Читать и перечитывать.

– Я не большой знаток литературы, – сказал Беньямин. – Но очень рад, что книга попала по назначению.

– Принято считать, что Пруст имел в виду не утраченное время, а прошедшее. Что он пытается восстановить то, что давно ушло. Детские воспоминания и все такое. Конечно, в чем-то это так, но тут есть ловушка. По-французски temps perdu означает не только прошедшее, утраченное время. Не только и не столько утраченное, сколько растраченное, прожитое зря. Постоянно про это думаю.

Беньямин смотрел на Роберта с возрастающим удивлением. В последние дни они довольно часто беседовали. Ну да, он человек опытный, известный адвокат, успешный, очень состоятельный. Но трудно представить болезнь Альцгеймера – и такой острый, пытливый, аналитический ум! Наверняка для него больше, чем для кого-либо, невыносимы условия, в которых он обречен жить.

– У нас с Гейл нет детей, – продолжил Роберт. – Думаю, в этом только моя вина… если быть до конца честным. Мне хотелось свободы. Вот – произношу эти слова и сам слышу, как дико это звучит. Свободы… Да… Есть такие решения, которые легко принимаешь в молодости и даже не догадываешься о последствиях. И вот пожалуйста. Жена уже сейчас… А когда меня не станет… – Он помолчал, несколько раз сжал и разжал кулак, будто пытался восстановить кровообращение, и повторил: – Когда меня не станет, кто будет рядом? Совершенно одна. Ей будет незачем жить. И мне все чаще кажется, что я растратил не столько свою, сколько ее жизнь. Ради своего удобства и нежелания брать на себя лишние обязательства.

– Послушайте, Роберт, мы все вынуждены время от времени делать выбор, не зная и не предвидя последствий. Неизвестно, какая жизнь настала бы на земле, если бы все и всегда принимали правильные решения. Нечего казниться.

– Если бы у меня была возможность сказать несколько слов тому молодому парню, каким я был, я бы сказал лишь одно: не растрачивай время. Если тебе так хочется тратить, трать деньги. А я поступал наоборот.

Во время всего разговора Роберт не сводил с Беньямина глаз. А сейчас опустил взгляд и побарабанил пальцами по кожаному переплету:

– Это только его первый роман, доктор. Первый из семи или, кажется, даже восьми. И все – о памяти. Как будто у нас ничего нет, кроме памяти. Виденные в детстве церковки, дома, гостиные, родственники… да что там – каждый съеденный кусочек печенья он вставляет в невероятный по объему пазл и называет его жизнью. Вот что он делает, писатель по имени Марсель Пруст, – пытается понять и дать определение прожитой жизни. И что из этого вытекает? Из этого вытекает вот что: забывая, мы теряем себя. Вроде бы банальный вывод, кто-то пожмет плечами и скажет: само собой… Пруст, несомненно, гений. Но представьте – я только что говорил об одиночестве, на которое обрек себя и свою жену. Но ведь он тоже был одинок! Пруст был гомосексуалом, вы наверняка слышали.

Беньямин кивнул, хотя понятия не имел об ориентации Пруста.

– А в те времена гомосексуализм и одиночество были синонимами. И память была его единственным другом. Он описал память, как капризного, но надежного друга. Знаете, что сказала мне жена?

– Как я могу знать, – улыбнулся Беньямин.

– Ну да… никак. Она сказала, что во время болезни меня не было. Только пустая скорлупа, внешне похожая на меня. Признаться, я тоже так думаю. Без памяти мы ничто. Ядро души… да что там, даже не ядро, а вся душа – это память. Я ей потом сказал, что если она будет помнить и за меня, то я все равно есть!

– Помнить за двоих? Это вряд ли возможно, а если и возможно, то наверняка невыносимо, – задумчиво произнес Беньямин.

– Невыносимо… – эхом отозвался Роберт. – Но у вас же наверняка полно дел, а я вас отвлекаю пустой болтовней.

– Нет, сегодня спокойный день.

– У вас, конечно, есть дети?

– Да. Мальчик. Недавно родился, мы назвали его Лео.

– Лео? Красивое имя… А ваша жена тоже из Скандинавии?

– Да. Мы оба шведы, и она, и я.

– И переехали в Америку? Странное решение. Только