— Пора, — со вздохом отчаяния произношу я.

— Ещё минуточку, — шепчет Басов мне прямо в губы, и толпа восхитительных мурашек пробегается по позвоночнику, — и да, завтра после всех богослужений ты обязана смыться из-под зоркого ока своей матери. Поняла?

— Не уверена, что получится, — пожимаю плечами.

— Просто позвони Семёну и скажи, что у него есть работёнка.

— Ты просто…

— Потрясающий? — я смеюсь. — Что, нет? Ещё лучше? Ошеломляющий? Офигительный? Чумачечий?

— Вот да… последнее про тебя.

Ярик щекочет меня, я хохочу заливисто, но на сердце тяжким грузом лежит железобетонная плита — это страх снова расстаться с ним и быть пойманной мамой. Но деваться некуда, и мы всё-таки покидаем уютную квартиру на набережной, а потом мчимся в спальный район, где расположена моя панельная пятиэтажка.

Здесь всё, как обычно: на лавочке дремлет дворовый бесхвостый кот Тайсон, а в мусорке неподалёку дербанят пакеты двое облезлых местных двортерьеров. Фонарь над моим подъездом снова перегорел, и мы с Ярославом идём к цели почти в кромешной темноте. Поднимаемся на мой этаж, последний раз целуемся с тихим стоном, а затем я всё-таки достаю ключ и максимально аккуратно проворачиваю его в замочной скважине.

— До завтра, — сжимает мою ледяную кисть парень и я киваю, а в следующее мгновение скрываюсь в тишине своей квартиры.

Сердце качает густую от адреналина кровь на износ. В голове шумит, уши закладывает, но я разуваюсь и прячу кеды обратно в коробку до следующего «выхода», а затем крадусь, едва дыша, в сторону своей комнаты.

Достигаю пункта назначения, облегчённо привалившись к стене, но уже в следующее мгновение подпрыгиваю на месте от неожиданно громкого лязганья дверного шпингалета в ванной комнате и голоса матери, что убил во мне последние живые нервные клетки.

— Вера?

Как я не шлёпнулась прямо здесь и сейчас в обморок? Чудо, не иначе!

Но уже через секунду я взвилась с места и пулей залетела под одеяло, стаскивая с лица очки, как раз тогда, когда в комнату вошла мать.

— Ты чего тут бродишь? — и она щёлкнула кнопку на ночнике, висящем над моей кроватью, заливая комнату тусклым светом.

— Я? — вытаращила я на неё глаза от страха и, не зная, что ещё добавить, словно глупая рыба, беззвучно открывала и закрывала рот.

— Я слышала тебя, пока умывалась и наносила крем на лицо, — говорит, а сама подходит всё ближе и ближе, пока вовсе не садится подле меня, пристально рассматривая моё лицо.

Господь всемогущий, пусть Басов съел всю помаду с губ, пока целовал меня этой ночью. Умоляю! И тушь с ресниц пусть тоже вся смылась потоками моих слёз. Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста, чёрт тебя дери!!!

— А, ну да. Вставала водички попить, — закивала я на всякий случай, облизывая губы.

— Тебе нездоровится, что ли? — её ладонь ложится на мой лоб. — Вся красная и дыхание хриплое.

— Да, мне что-то нехорошо, — тяжело сглатываю я ком, напрочь забивший горло.

— Где болит? — дёрнула мать на себя одеяло, но я вцепилась в него мёртвой хваткой.

— Только голова, мам. Может, принесёшь мне таблеточку, чтобы я пришла в себя до богослужения? — говорю, а у самой голос ломается и руки трясутся как у припадочной.

Но мать не кидается бежать мне за лекарством, а, прищурившись, сканирует взглядом. И пока я умираю от ужаса быть разоблачённой, она всё-таки хлопает себя ладонями по коленям, а потом встаёт и устремляется прочь, кидая мне сурово:

— Сейчас не время болеть, Вера. Служение пропустить не дам по пустякам, так и знай.

Ну я же говорила!

Но только она выходит из комнаты, как я, словно метеор, буквально вытряхнула своё тело из топа, шорт и колготок, успевая спрятать их под подушку. А тут уже и мать с таблетками объявлялась, а потом всё-таки сдёрнула с меня одеяло, совершая беглый осмотр тела.

— Голая спишь почему? Где твоя пижама?

— Жарко было что-то, — сочиняю я на ходу.

— Какой ещё жарко? Ночью дубак стоит, а отопление так и не дали. Ты что мне тут темнишь? — резко потянула меня на себя и в глазах её отразилась ревущая ярость. — Рукоблудила, да?

— Мам? — в шоке ахнула я.

— Признавайся, бесстыжая!

— Мам, да ты чего? Что ты такое говоришь вообще?

— Узнаю, что грешила — руки отобью! Поняла? — взревела та.

— Да, мама…

И на этой минорной ноте она покинула комнату, не забыв на прощание смачно хлопнуть дверью, дабы показать всю серьёзность своих угроз. А я? А я наконец-то выдохнула, уткнулась головой в подушку и тихонечко рассмеялась, радуясь до головокружения, что меня пронесло.

Пронесло!

И плевать, что за завтраком обе родные женщины смотрели на меня с укором и осуждением, а затем устроили мне ещё один вынос мозга из-за тех самых кроссовок, которые я надевала в клуб. Оказывается, я и тут умудрилась напортачить — поставила коробку не тем боком, что она стояла до этого, и обувку не протёрла, хотя успела её запачкать, несколько раз прошагав по свежим лужам.

— На свидание с Семёном в них ходила, — выдала я и скрестила под столом пальцы, в том числе и на ногах.

— Когда?

— Ну на неделе, не помню уже, — пожала я плечами.

— Ладно, — нехотя отмахнулась мать, — на свидание, так уж и быть, можно.

Я же только улыбнулась в её хмурое лицо и кивнула, воскрешая в памяти картинки прошедшей ночи.

«Да, мама, повод был что надо!»

— Как у вас там с ним дела вообще? Ладите? — продолжила допрос родительница, имея в виду неказистого сына старосты прихода.

— Оу, у нас всё чудесно, — подняла я два пальца вверх и переключила свой фокус на Басова, чтобы скрыть очевидное враньё, и принялась вещать как не в себя. А мать, на моё счастье, и рада верить.

Глава 39.1

Вероника

А затем была, уже набившая оскомину, церковь и, на фоне моего недосыпа, бесконечное богослужение. Сидящий рядом Семён только ещё больше угнетал и без того угнетённую нервную систему, а заунывные речи пастора и вовсе сворачивали мне многострадальные извилины.

— Ну что, коротенечко, сто восемнадцатый, да? — с сарказмом спросила я.

— Не богохульничай, — пожурил меня Семён, но я только усмехнулась и выдала слова, которые сказал мне сегодня ночью Басов.

— Всё это лишь красочная постановка. На самом деле между человеком и богом не должно быть никаких посредников. Молитва должна идти от чистого сердца, а не от обряженного в золото священника, которому за это заплатили.

— Замолчи!

— Не забудь свечку за здравие поставить на выходе, Сёма, — огрызнулась я, — здравие нынче стоит