– Да… в обмороке, – произнес согласно Рас, медлительно разворачиваясь спиной к бесице-трясавице. – И не приводите девочку в сознание… Отец Перший велел, чтобы лучица не ведала о своем перемещение, итак она слишком взволнованна.

– Слушаюсь Зиждитель Дажба, – дополнил водовик Шити, и, узрев, что Бог направился по коридору, теряющемуся в белых густых парах и сам повертавшись вправо, шагнул в сторону люльки да со всей предосторожностью положил вглубь ее драгоценное дитя.

А Дажба, немного погодя, уже вошел в многоугольную комнату хурула, где его дожидались восседающие в креслах Перший и Небо, повелевшие младшему Расу принести на осмотр Еси бесицам-трясавицам.

– Ну, что мой дорогой малецык, – умягчено проронил Небо неотступно следящий за движениями сына подходящего к свободному креслу рыхло собранному из лимонных облаков, одного тона с теми, что плыли вдоль стен, свода и пола. – Девочка в надежных руках бесиц-трясавиц?

Дажба оперся руками об кучные облокотницы, в глубинах все еще плюхающих пористыми испарениями, и, опустившись на сидение, дюже удрученно воззрился в лицо Першего, сидящего как раз супротив, и явственно ожидая его поддержки, низко отозвался:

– Уж я, Отец, и не знаю, что для Есиславушки значат надежные руки.

– Ну, ну… не стоит так тревожиться, – в голосе старшего Димурга разком послышалось присущее ему благодушие и единожды мощь, не столько подчиняющая, сколько внушающая доверие, придающая уверенности. – Я тебе о том Дажба уже толковал… не надобно всяк раз паниковать. Девочка, несомненно, здорова, это просто последствия перенапряжения самой лучицы. Она еще слишком мала, чтобы пробовать свои силы в отношение спасения от гибели плоти… Посему после проведенного бесицами-трясавицами лечения поколь наблюдается остаточный эффект ее перенапряжения, что и вызывает корчу конечностей у плоти.

– А нонешнее видение… И потом почему слышит лебединых дев, и постоянно плачет, кричит… Девочке снятся плохие сны, она слабеет, устает, – дернувшись затрепыхал мягкий, лирический баритон младшего Раса и сам он качнулся, отчего немедля рябью проступавшее золотое сияние под его кожей густо вспенилось, единожды как при волнение человек густо краснел. – Разве это… не возможная вероятность гибели плоти… Так было в тот раз, когда на Владелину напал антропоморф и высосал ее силы.

– Нет, это совсем иная ситуация, – все тем же ровным, спокойным тоном молвил Перший и змея в навершие его венца лениво отворив пасть раскатисто зевнула, тем самым выражая полное равнодушие к тревогам Дажбы. – Лучица ноне не поступила, как антропоморф, она вспять спасла от гибели плоть, что в целом не благоприятно сказалось на ней. Но я уверен, это не сбой кодировок, ни хворь лучицы, всего-навсе остаточное напряжение, каковое стало выходить через плоть корчей… Не самая большая плата за спасенную жизнь. Ну, а видение. Как мы видим за одиннадцать земных лет жизни девочки первое. И это показатель лишь уникальных способностей лучицы. Поверь, бесценный мой малецык, сие видение нормально… Ненормально то, что лучица пытается погасить зов, вновь пробует свои силы… Ненормально, не благостно для нее только это. Потому после возвращения плоти на Землю, лучице нужно сказать, чтобы не гасила зов… Только подавала его мягче… раскатистее… протяжнее. – Старший Димург широко просиял улыбкой, и ярко зазолотилась его кожа, поглощая всю коричневу, делающая его и вовсе одноприродным с Небо. – Это похоже такой своевольник… Посмотри как не желает ступать по предписанному. Все время пробует свои силы, способности.

– А лебединые девы? – вставил в полюбовную речь брата Небо. Он дотоль поглаживал, вельми взволнованно завитки золотой бороды, точно тем движением руки умиротворял себя.

– И это неповторимые, уникальные способности нашей лучицы, – теперь много задумчивее произнес Перший и прикрыл свои очи… оставив только тонкую щелочку на левом из них, чтоб наблюдать за Дажбой. – Очевидно, обладая особой чувственностью, она слышит эти довольно примитивные создания… И перепосылает их на мозг девочки, желая, чтобы их сняли. Возможно, своей незамысловатой конструкцией они просто-напросто раздражают нашего малецыка. Так, что обобщенно я уверен все более-менее благополучно и с плотью, и с лучицей. Однако, если мой любезный Дажба тревожится, пусть девочку осмотрят бесицы-трясавицы и вынесут заключение.

– Ох! Отец, – тотчас встрепенулся младший Рас, и послышалось беспокойство в его гласе, определенно, он испугался, что огорчил своим недоверием Димурга. Потому торопко подавшись с ослона кресла верхней частью корпуса, дернулся вперед. – Я не сомневаюсь в твоей мудрости, но…

– Ничего… ничего, – авторитарно отозвался Перший, и, подняв с локотника левую руку, направил вытянутые перста на Дажбу, останавливая его движение и беспокойство. – Дело здесь совсем не в моей мудрости, а в том, чтобы ты был уверен в себе. Иначе ты не сможешь соперничать за лучицу, а следовательно отдалишь возможность ее скорого перерождения… Сделаем так как решили… Бесицы-трясавицы ее осмотрят и если все благополучно, ты будешь спокоен и продолжишь за ней присматривать.

– А если нет? – Дажба едва дыхнул, несомненно, он ощущал до сих пор свою вину в первую очередь перед Крушецом, каковой, чтобы не погибла Еси свершил поколь не по возрасту.

– Если нет, – не терпящим возражений тоном продолжил сказывать Димург, и зашевелившаяся в венце змея, как-то надрывно вздохнула. – Тогда придется менять жизнь девочки. И возможно нам понадобится вновь помощь Кали-Даруги. Но я уверен до этого не дойдет… Я убежден это лишь последствия пробы способностей, когда лучица сумела приостановить гибель девочки, выбросив часть своего сияния в ее плоть, и тем самым сызнова завела в ней процессы движения.

В темную, не просто тусклую, а именно темную, мрачную залу маковки, где в пурпурных принимающих форму тела креслах, собранных не из облаков, а из иного вельми пористого материала, сидели Опечь и Мор один против другого, размеренной поступью вошел Стынь. Младший Димург немедля остановился, почитай касаясь серебристой материей сакхи зеркальных, и все еще колеблющихся зябью стен залы да огляделся, точно проверяя все ли спокойно на маковке, а может, определяя насколько о его действиях известно старшим. Мор, впрочем, как и Опечь, не придал значения приходу Стыня, продолжая свою и вовсе неспешную речь, похоже, вытягивающую из собственных, бесконечных недр слово за словом:

– Там, милый малецык, мы проверяли оногдась с Седми, нет покуда должной формы. Сама Галактика достаточно сильно сплющена, почти не имеет положенной яркости.

Стынь, наконец, сделал робкий шаг вперед, и вновь оглядевшись, уже много проворнее направился к креслу, что стояло по левую руку от Мора, и на коем явно совсем недавно сидел Перший, ибо оно еще хранило вдавленность оставленную им. Обойдя кресло Опеча, чтобы не мельтешить перед глазами старших, Стынь опустился в незанятое и опершись спиной об ослон, прислонил к нему голову. Днесь много медленней он приподнял ноги вверх, и тотчас под ними, выдвинувшись из сидения, образовался вже значимо более рыхлый, и, вероятно, из облаков лежак. Младший Димург закрыл очи и муторно вздохнул так, будто пред тем пробежал достаточное расстояние, едва зримо вздрогнув всем телом. И немедля смолк Мор, он повернул голову в сторону замершего брата, желающего слиться с пурпурной поверхностью кресла, оттого, верно, и сакхи Стыня поменяло свой цвет с серебристого на крапчатый, да, нескрываемо тревожно оглядел его с головы до ног. Однако, темно-коричневая кожа Стыня продолжала отливать ярким золотым сиянием, несмотря на зримую его усталость, что могло означать одно, он, совершенно здоров. Еще мгновение и беспокойство на лице Мора сменилось на легохонькую зябь недовольства, погодя всколыхнувшую на нем каждую черточку и, кажется, еще выше вздев и без того задранные вверх крупными сапфирами уголки глаз.