покидали моей комнаты, словно даже и не существовали никогда. И мне не хватало Беатриче с ее беззаботностью.

О том, чтобы снова позвонить ей, как в тот раз, речи не шло: слишком банально. Мобильники теперь стали как столовые приборы. Как лопаты. Городской телефон энтузиазма не вызывал. Письмо, написанное от руки и спрятанное в парте, – хуже не придумаешь: слишком старо, эксцентрично, сентиментально. И не говорите, что я могла оставить ей в блоге комментарий. Это я-то?

Оставался один выход – мой «кварц». В один из ноябрьских дней, еще до темноты, я доехала почти до самой пьяццы Паделла и спрятала скутер за мусорным баком. Пробежала крадучись две улицы, обтирая стены и багажники автомобилей, притаилась за сушилкой для белья у дома Габриеле и с удивлением обнаружила, что ставни в мансарде закрыты, а «реплики» нигде не видно.

У Беатриче, как и у меня, были права, но не было машины. Иногда она водила машину Габриеле, если он не уезжал на ней на работу. Я поискала ее скутер в окрестностях, потом подальше, прочесала все переулки. Странно, у нас же домашки полно. Чтобы выпуститься со ста баллами, нужно надрываться с самого начала года. Неужели она не сидит дома и не занимается?

Я вернулась к себе в полном разочаровании. Включить свет в кухне, положить на стол учебник, подчеркивать строки – без нее было невыносимо грустно. На другой день я снова, только пораньше, просканировала окрестности пьяццы Паделла в поисках ее скутера – и снова ничего. Даже позвонила в домофон, приготовившись сбежать, как только услышу ее голос. Но мне никто не ответил. Я озадаченно простояла там минут десять, упорно давя на кнопку: куда ты подевалась, Беатриче?

На следующий день я, не долго думая, решила за ней проследить. После школы я пропустила обед, дала ей немного форы и поехала следом на скутере. Сначала с осторожностью, а потом уже в отчаянии – лишь бы успевать за ней. Беатриче, по обыкновению, летела как сумасшедшая. И не домой, а совсем в другую сторону. Несколько раз я отставала, но потом благодаря пробкам догоняла ее. С рвущимся из груди сердцем, прячась за грузовиками, я молилась, чтобы не потерять ее из виду. Она повернула к порту, и я изумилась: куда же ты собралась? Беа проехала порт, квартал с квадратными домами, новый торговый центр. Выехала на окраину, свернула в какие-то ангары. Я за ней. Когда она затормозила, я успела дать по тормозам и спрятаться за углом автомастерской. Беа припарковалась у витрины какого-то магазина, сняла шлем. Не слезая со скутера, съела пакет чипсов. Потом побежала внутрь, словно опаздывала, и поздоровалась с продавщицей.

Я потрясенно приблизилась. На витрине были выставлены экстравагантные тканевые манекены в блестящих нарядах. На одном была рубашка хиппи, на другом аляповатое свадебное платье. На третьем – знакомый костюм в стиле восьмидесятых в черно-белую клетку, в котором Беатриче приходила в школу позавчера и даже запечатлела себя для блога. Я подняла глаза и прочитала вывеску: «Винтажная женская одежда. Новая, подержанная, для торжеств». Бросила взгляд внутрь: огромное помещение ломилось от шмоток – не магазин, а целый рынок. Откуда-то вынырнула Беатриче, которая успела собрать волосы и надеть зеленый жилет с бейджем.

Я не могла поверить, что она там работает.

До самого вечера я бродила среди этих ангаров с урчащим от голода животом, прячась за машинами, отупев от шока. Об уроках даже речи не шло: я бы не смогла заниматься. Я подглядывала за тем, как Беа надевает носки на манекен, переставляет туфли, обслуживает клиентов, получает указания и усердно их выполняет. Кто сейчас обвиняет ее в том, что она ни дня в своей жизни не работала, сильно заблуждается. Могу засвидетельствовать, что она пахала в лавке «Винтажная женская одежда». Очень скоро ей доверили оформление витрины: уже тогда у нее был невероятный талант создавать иллюзии, привлекая публику. И потом она даже написала текст для рекламных листовок, но об этом я узнала позже.

В тот день я дежурила до шести часов. Освоилась на местности. Помимо этой лавки и автомастерской, здесь были еще оптовые склады, магазины мебели и инструментов, бар под названием «Мушмула», который постепенно заполнялся возвращавшимися с очередной смены работниками. Закончила свой трудовой день и Беатриче. Вышла, села на скутер и рванула с места. Я – опять за ней. На этот раз она вернулась домой. Уже стемнело; я увидела, как зажглось окно в мансарде, как промелькнула за стеклом ее тень. Представила, как она принимается за уроки. И поехала домой – делать домашнюю работу и опустошать холодильник.

Но я не собиралась сдаваться первой.

Даже когда однажды утром в классе у нее в самый ответственный момент сломался карандаш и она судорожно искала, чем его заточить, я подавила в себе порыв предложить ей свой.

Я завидовала ей из-за Габриеле, вот в чем дело. Лоренцо был далеко, я боялась потерять его и озлобилась. Как-то в пятницу, на выходе из школы, почти месяц спустя, синьора Марки вернула мне папку со стихами и на мою жалкую вопросительную улыбку ответила:

– Черрути, ты девушка очень умная, собранная, внимательная; я ценю твои аналитические способности, критическое мышление, все это пригодится тебе в университете и позволит получить хорошую, достойную профессию. Но писательского таланта у тебя нет.

Тон был нейтральный. Констатация факта – беззлобная, объективная.

– К сожалению, твои сочинения весьма посредственны. Нет в них ничего оригинального. Либо уныло, плоско, как в «Платане», где ты пытаешься подражать Унгаретти, либо вычурно, пафосно, без всякой меры, неубедительно, как в том слащавом стихотворении про любовь. Элиза, ты ничего не говоришь читателю на этих страницах. Бессмысленный выплеск нарциссизма. А вот эссе ты пишешь великолепно. – Теперь она улыбалась. Сочувственно. Кажется, даже попыталась потрепать меня по плечу. – Ты знаешь, я не из тех, кто вводит в заблуждение. Я из тех, кто закаляет. Прекращай свои литературные потуги и сконцентрируйся на выпускных экзаменах.

Стерва.

Старая фригидная дева.

Никто тебя не трахает, ежу понятно.

Уродка несчастная.

Шлюха.

В моей голове словно бы безмолвно сдетонировала бомба, начиненная сексисткими оскорблениями – самыми ужасными, какие только я могла придумать. Совершенно помимо своей воли. Сейчас я понимаю: во мне уже прочно укоренилась эта ненависть, порождаемая патриархальной традицией, униженностью, разбитыми мечтами и жестко настраивающая женщин друг против друга. Каждый слог отозвался в моем сердце похоронным колоколом, хотя внешне я была вполне жива и кротко, благодушно кивала в ответ. Сглотнув, я вздохнула и забрала свою папку. Вежливо попрощалась:

– До свидания, синьора.

На пьяцце Марина