от «Прада», закажем водку «Кристалл», и чтоб горлышко срубили шашкой. А потом, – тут она сделала вид, что подносит к губам рюмку, – выпьем ее на глазах у всех, и все начнут фотографировать, выкрикивать наши имена и лопаться от зависти; мы с тобой будем королевы вселенной.

Беатриче поклялась мне в очереди за мороженым, перед тем как я взяла рожок с фисташковым, а она – бутылку воды. Я не видела себя ни в «феррари», ни с шашкой и «Кристаллом», но это было не важно; я просто хотела всегда быть в ее жизни.

Стать кем-то большим, чем сестра, муж, мать.

Секретным источником ее излучения, ее волшебным зеркалом.

Едва я успела откусить мороженое, как Беа, отпив глоток воды, закрутила крышечку и поглядела на меня очень внимательно, словно бы до сих пор мы с ней только шутки шутили.

– А теперь, – заключила она, – пойдем сделаем парочку фотографий.

* * *

Беа потащила меня к себе в мансарду. Реальная жизнь – весь этот гвалт, толкотня, дух дешевого парфюма – уже утомила ее. Наконец-то можно было закончить говорильню и вернуться к любимому занятию: мумифицировать себя. В спешке мы покинули центр и больше ни разу туда не ходили.

Мы вошли в квартиру. Беа уронила сумку на пол, сбросила сапоги, сняла блузку, встала у окна, оценивая освещение – скудное на самом деле: вечерело, бледное солнце тонуло в тумане.

– Ты зачем разделась? – спросила я.

Было холодно, и не только в душе: батарей не было, только обогреватель, и тот не работал. Беа раздвинула занавески:

– Ты не представляешь, сколько я уже эту идею вынашиваю.

Она исчезла в спальне и появилась снова с «Контаксом» в руке.

– Умоляю, – вздохнула я, – только не это.

Когда она при переезде увезла фотоаппарат, я была только рада: не хотела больше ни видеть его, ни вообще слышать о фотосъемке. Ощутив его в руках теперь, я скатилась от будущего менеджера к своей обычной должности – рядовой, второстепенной. Рабочий сцены.

Пока Беа поправляла макияж, я успела оглядеться. Габриеле отсутствовал: он убивался на сверхурочных, включая субботы и воскресенья, чтобы оплачивать своей подруге Wi-Fi. В кухне и в этом подобии гостиной, где мы находились, царил теперь полный бардак. Трусики на подлокотнике кресла, гора грязных кастрюль на плите, полметра пыли на мебели, на полу – учебник и использованный презерватив. Это было даже хуже, чем кровать моего брата, где он по полгода спал на одних и тех же простынях. Беатриче, игнорируя мой потрясенный взгляд, навела порядок лишь в той части комнаты, которой предстояло попасть в кадр.

Потом расстегнула лифчик.

– Ты что делаешь?

Она высокомерно ответила:

– Не видишь, что ли? Фото топлес.

– Сдурела?

– А ты прям монашка.

– Что о тебе будут говорить? Что подумают? Топлес в интернете, где все увидят, совершенно посторонние! Скажут – шлюха!

– Знаешь, как сильно меня это волнует? – улыбнулась она с непревзойденной наглостью.

– Ты не можешь показывать грудь! – Я разозлилась, положила «Контакс» на стол. – Я отказываюсь. Не буду снимать.

Беа, потеряв терпение, подошла ко мне.

– Слушай, я в варьете не собираюсь, ясно? У меня другой уровень. И не хочу ни с кем спать, хочу зарабатывать. Соски должны быть едва различимы. Фотография так и стоит у меня перед глазами: черно-белая, слегка не в фокусе, немного передержана. Хочу сделать из себя икону.

– Все равно осудят. Это плохо.

– Ох, Эли, ну хватит уже с дурацким осуждением, надоело! Всегда готова подумать о других, да? Но кто они, эти другие? Задумывалась когда-нибудь?

Я не ответила.

– По-твоему, они все такие счастливые, культурные, философы? Их любят, у них прекрасная семья? Ты правда думаешь, что они лучше тебя?

– Нет, – прошептала я нехотя.

– Мы все плохие, Эли, все. Одинаково плохие. – Она раскинула руки, засмеялась: – Скажут, что я дура? Не вопрос. Шлюха? Да пожалуйста. Если им от этого хорошо, что тут такого ужасного? Они боятся моей свободы, завидуют мне, вот в чем дело. Они подумают, что я ослепительна, что я что-то собой представляю, что у меня фантастическая жизнь только потому, что я показываю ее со спецэффектами вроде одиннадцатого сентября. Я выставляю себя на обозрение, смотрите! – Ее глаза загорелись. – Я здесь, я раздета. Может, я только что трахалась. А может, читала книгу. Кто я? – Она улыбнулась. – Вот для чего они, мои сиськи. Разжечь воображение. Намекнуть на жизнь, которой не существует, но которую все желают. – Она отвернулась, зацепила выбившуюся занавеску за крючок. – В общем, их надо сделать максимально размытыми, – попросила она.

Я видела, что она несчастлива. Видела четко и ясно. В тот момент я поняла, что всегда буду помогать ей прятать это. И что она, по сути, будет делать в жизни лишь одну вещь: мутить воду. Прикрываться чужим восприятием. Оставаться в тени.

– Какой смысл? – спросила я.

Она ответила:

– Почему вообще кто-то должен знать правду? Никто этого не заслуживает, кроме тебя.

* * *

Половина восьмого: мне пора. Нет ничего хуже, чем прервать воспоминание, с трудом добытое из архива, однако я закрываю Word и подхожу к окну. Темень, дождь. Представляю себе, какой трафик ждет меня в переулках. Надеваю плащ, обуваюсь, торопливо хватаю ключи от машины – все той же «Пежо-206», которую отец подарил мне в 2005-м, чтобы я могла чаще ездить в Болонью и обратно, поскольку с транспортом в провинции плохо.

Я плюхаюсь на сиденье и еду. Дворники скребут по стеклу, я торможу каждые пять минут. Включаю магнитолу, чтобы отвлечься, но она на сумасшедшей громкости выдает все того же рэпера Сферу Эббасту, который говорит про деньги, про Гуччи, про косяки; хоть он мне и симпатичен, хочется объяснить ему кое-что про Маркса и про Грамши.

Звонит мобильник, я тут же тревожно выхватываю его из сумочки. Потом вижу, что это Розанна. Я делаю Сферу потише, беру трубку:

– Алло?

– Элиза, – начинает она. – Ты, конечно, забыла, что сегодня твоя очередь?

– За кого ты меня принимаешь? Я уже подъезжаю. Уже почти на месте, – привираю я. – Наслаждайся своим аперитивом.

Она смеется:

– С меня должок. Тебе ведь тоже надо иногда выйти в свет.

– Не волнуйся, я уже даже не помню, как это делается, – заверяю я.

Машины встали. Сфера поет: «Мы выходим из ниоткуда. / Делаем деньги из ничего и повсюду». Не могу выбросить из головы тот день в мансарде у Беа. Она смотрела далеко вперед, а я в свои восемнадцать уже состарилась. Позиционировала себя как феминистку, но при виде девчонки с грудью напоказ пугалась и начинала осуждать. Я обесценивала себя для Лоренцо, прятала себя