или зависают в телефонах; переворачиваю страницы, поглаживаю их и не чувствую себя при этом снобом. Я уважаю свое право сидеть на трибунах на виа Фанчелли и спокойно читать, а не размахивать руками, как другие.

Моя жизнь – сплошной бардак. Ничего примечательного. Меня не приглашают на вечеринки, я не хожу по клубам. После ужина у меня редко остаются силы на что-то еще, кроме как убрать со стола и рухнуть на диван; это вот только сейчас я стала писать. Однако я считаю, что живу достойно.

Более того, это лучшая жизнь, какую можно было построить после всего, что случится со мной через две главы.

Часть меня хотела бы умереть еще тогда, не выходя из подросткового возраста. Я была так уверена, что, когда начну жить самостоятельно, изучать то, что мне нравится, в столь уважаемом городе, все тут же благополучно разрешится. Но взросление – это непрерывное надувательство.

Сегодня понедельник. Я смотрю на часы: у меня всего часа два осталось. И потому я забываю нынешнюю Элизу с ее незаметной розовой помадой и двумя седыми волосами на левом виске. До семи тридцати я хочу еще побыть с прежней Элизой и с никому не известной Беатриче – там, в том последнем моем счастливом периоде, в 2004 году.

* * *

Мы договорились встретиться в три часа у маяка, на пьяцце А.

Не буду называть ее: она слишком известна, и если написать название полностью, все тут же догадаются, где это. Но все же придется сказать про нависающую над морем террасу, построенную прямо на скалах, про каменные скамейки, намокающие от брызг в ветреные дни, и про раскинувшийся в море архипелаг, до которого, кажется, можно дотянуться рукой: Джильо, Капрая, Эльба. Иначе читатель не поймет, почему молодежь из Т. поголовно назначает там свидания.

Место выбрала Беа, чтобы убедить меня, что все серьезно. За четыре года нашей дружбы она ни разу не брала меня с собой в центр, не показывалась со мной на людях. Насчет школы она не беспокоилась: в наш лицей ходят три с половиной человека, по большей части неудачники. Но вот гулять с довеском в виде Биеллы на глазах у нормальных жителей Т. – красавчиков из технологического института, взрослых девушек, которые учатся в университете и приезжают домой на выходные, приятельниц матери с идеальным маникюром и безукоризненной укладкой – было крайне нежелательно.

Тот факт, что я приобрела несколько лишних сантиметров и третий размер груди, облегчил мне жизнь, но не помог спастись. Стыд за то, что я другая, что я интроверт, что я хожу в эту библиотеку, где сидят одни пенсионеры, что я не особо приятна, не особо красива, да просто не особо, явственно читался на моем лице. И боюсь, что мне от него уже не избавиться.

Вообще, если серьезно всю эту историю анализировать, то и Лоренцо, клявшийся мне в вечной любви на заднем сиденье «гольфа» среди подсолнухов и цикад, перед лицом единственного свидетеля – природы, не водил меня на корсо Италия. Держал подальше от скамеек на пьяцце А., где было принято предлагать руку и сердце. Не знакомил с друзьями, родственниками. Ведь меня нужно было прятать.

Вот только Беа – надо вспомнить об этом, когда придет время, – всегда была смелей Лоренцо. И потому двадцатого ноября 2004-го был объявлен наш триумфальный выход в свет. Я так волновалась, явившись на пятнадцать минут раньше и ожидая ее на единственной скамье, не занятой увлеченно обжимающимися парочками; наконец-то я заслужила место под солнцем. Которое в ту субботу светило бледно из-за разгулявшегося сирокко. Очертания Эльбы, замутненные влажностью, стали почти неузнаваемы. Церкви, дома, стены старого города вырисовывались едва заметным барельефом под белым нависающим небом. В воздухе висела соль. Волосы, куртки, газеты, пластиковые пакеты мотались на ветру, надуваясь и сминаясь. И вот на этом бесцветном и слегка апокалиптическом фоне ровно в пятнадцать часов возникла Беа.

Поражающая стрелами, как Аполлон; узнаваемая за километр; центр притяжения, к которому, словно намагниченные, стекались все взгляды.

Было ясно, что и ее по-прежнему не любят, а она желает этого так же отчаянно, как я; вот только выглядела она еще более неприятной и высокомерной, чем обычно, да еще оделась… Все та же разница между нами: она себя показывает, я нет. Беа, материализовавшись где-нибудь, изменяла температуру окружающей среды. Я хотела лишь не быть такой, какой была, а она создавала ослепительный образ, о котором уже тогда мечтали все девушки, кроме меня.

Какой образ? Хочется сразу ответить: что она нравится, что излучает красоту. Но Беа никогда не способствовала всеобщему согласию, а напротив, везде вносила разлад. Она была красива; многие могли бы так же, замазав прыщи и сделав небольшую пластику. Но откуда бралась ее сила? На самом деле ее не волновало мнение других, она всех водила за нос, разжигала всеобщий интерес и влекла к себе содержащейся в ней неразрешимой загадкой.

Я написала выше: «все девушки, кроме меня».

Подняв голову от компьютера, я пытаюсь понять, правда ли это.

И смотрю на себя в тот день: рост метр с кепкой, на голове капюшон; на толстовке утюгом приклеена картинка с серпом и молотом. Адидасовские «газели», широкие джинсы: хоть задница у меня была нормальная, показывать ее было стыдно. Груди я тоже стыдилась – ощущала себя виноватой за то, что она есть. Я боялась, что меня ликвидируют как вредоносный элемент, если я надену что-то с вырезом. Боялась, что посмотрят на меня – и заподозрят. И потому сжималась на скамейке, пряталась в куртку брата, чтобы сделаться маленькой, невидимой, в то время как Беа, наоборот, вырастала с каждым шагом и казалась монументальной.

Она плыла ко мне, парализовав жизнь на площади; на нее словно были направлены прожекторы, и ряды фотографов готовились вскинуть свои камеры. Боже, как же она вырядилась! Кожаная мини-юбка, едва прикрывавшая пах; блузка черного шелка, полупрозрачная и полурасстегнутая, так что видно было полбюстгальтера; тонкое пальто до пят верблюжьего цвета, нараспашку, разумеется; и шляпа с длинными полями, из-под которых струилась восхитительная грива платиновых волос – выпрямленных, что было довольно смело с ее стороны при такой-то влажности.

Она словно вышла из вестерна, или со страниц «Плейбоя», или с карнавальной вечеринки в школе. На самом деле одевалась она примерно так же, как и сейчас. Только это было в Т. с его тридцатью пятью тысячами жителей и пятнадцать лет назад. Пенсионеры из бара «Старая пристань» отложили карты и с ужасом воззрились на нее, не в силах подобрать какое-нибудь определение.

– Это ты перестаралась, – сказала