На обеспечение выхода этого флота из Черного моря в Средиземное, и дальше в мировой океан, и была направлена борьба Кремля за Проливы, а по большому счету его политика в отношении всех Балкан и Турции в период после разгрома западной коалиции. В директиве на берлинские переговоры Молотову предписывалось добиваться также свободы выхода из Балтийского моря в океан через датские проливы Большой и Малый Бельты и др. Предоставляем читателю самому судить о своевременности постановки этих вопросов накануне германского нашествия на СССР и об оправданности колоссальных политических и материальных издержек, понесенных во имя их решения.

Ошибка в целеполагании направила всю балканскую политику Кремля по ложному пути – в Болгарию как расположенную ближе других к вожделенным Босфору и Дарданеллам. Дело оставалось «за малым» – договориться с самой Болгарией. Однако для Софии по соображениям как внутренней, так и внешней политики была неприемлема сама мысль о военно-политическом альянсе с Советским Союзом. Оставался путь принуждения к союзничеству, но прибегнуть к военным средствам или угрозе их применения не представлялось возможным из-за отсутствия общей границы; политические же средства, имевшиеся в распоряжении Москвы, были явно недостаточными для получения нужного эффекта.

Недостающий политический ресурс Сталин попытался приобрести у Гитлера ценой обещания присоединиться к Тройственному пакту. Фюрер совершенно предсказуемо отказал вождю в его просьбе, потому что выполнить ее означало собственными руками посадить Сталина не просто на болгарский, а на балканский трон, и расстаться с мечтой об объединении Европы под германской властью. «Надо всеми силами пытаться удалить Россию из Балканской сферы…», – делится Гитлер своими важнейшими намерениями в письме Муссолини через семь дней после отъезда Молотова из Берлина [146, p. 641]. Только политический слепой мог не видеть столь очевидную истину! Впрочем, ослепили себя кремлевские лидеры сами: после разгрома дипломатической службы открыть им глаза на реальное положение дел было просто некому.

Таким образом, к ложной цели – установлению контроля над Проливами, – возведенной в ранг сверхзадачи всей политики СССР на Балканах, пошли неверным и, кроме того, непроходимым болгарским путем, в конце которого Москву ждал еще берлинский тупик. Из каких расчетов исходили, становясь на этот безнадежный путь, – непонятно.

Единственной (если оставить в стороне Турцию) по – настоящему значимой для подлинных интересов СССР страной на Балканах была Румыния. Об этом буквально вопиет ее геостратегическое положение. Во-первых, с ней у СССР имелась весьма протяженная общая граница, что в преддверии войны, – безразлично, наступательной или оборонительной, – приобретало первостепенное значение. Во-вторых, Румыния лежала на пути как у Германии, так и у СССР на Балканы и могла стать для них либо непреодолимым препятствием, либо трамплином.

Если бы СССР помог Румынии остановить германскую экспансию на ее границе, то на Балканах возникали условия для создания конгломерации государств, выступавших против целей «оси» в регионе и имевших основание рассчитывать в этом на параллельную советскую и британскую поддержку. В такой конгломерации пришлось бы найти свое место и Болгарии, окруженной со всех сторон англофильствующими Грецией, Турцией, Румынией, Албанией и Югославией, и, кроме того, уязвимой для действий британского флота и авиации, а также давления со стороны Коминтерна. Задача упрощалась тем, что ради вовлечения Болгарии в лагерь противников «оси» Румыния была готова рассмотреть вариант добровольного возвращения ей Южной Добруджи [21, c. 344]. В этом случае у Софии пропадала бо”льшая часть интереса к ориентации на Берлин.

Наконец, в-третьих, румынская нефть. Без ее поставок Германию разбивал хозяйственный паралич, а Вермахт и Люфтваффе замирали, как механические игрушки, у которых кончился завод. Перспектива установления советского контроля над румынской нефтью была постоянным кошмаром Гитлера летом – осенью 1940 г.; в этом случае, считал он, Германия окажется неспособной вести войну и проиграет ее уже на следующий год [122]. В отличие от Сталина Гитлер прекраснейшим образом разглядел исключительно важную роль Румынии не только в балканской, но и общеевропейской политике. Об этом однозначно свидетельствует приведенное выше его письмо Муссолини от 25 августа 1939 г.

Однако Сталин сделал буквально все, чтобы Румыния пала, и, в соответствии с «принципом домино», развитие событий пошло, вполне предсказуемо – к падению Болгарии и выходу германских войск в тыл Греции и Югославии. В результате окружения те утратили способность удерживать политический и военный фронт против итало-германской экспансии. Появление германских войск на границе с европейской Турцией в результате вступления их в Болгарию неизбежно привело к фактическому отказу Анкары от активно пробританской ориентации и поддержки борющейся Греции. Как итог, Балканы оказались под властью Германии, и ситуация в Проливах только ухудшилась. В подобном военно-политическом контексте сталинские фантазмы на тему Босфора и Дарданелл выглядят особенно бессмысленными.

Таким образом, одного взгляда на ситуацию было достаточно, чтобы понять: главная фигура на балканской шахматной доске – это Румыния, и задача советской внешней политики состоит в том, чтобы опередить Германию и первыми заполнить существующий вакуум силы. Все имевшие касательство до этого дела обстоятельства складывались изумительно благоприятно для СССР. Прежде всего, до лета 1940 г. полностью отсутствовала конкуренция за Румынию. Германии и западной коалиции, готовившимся к схватке, а затем сошедшимся в ней, было явно не до румын. В этих условиях советское предложение заключить пакт о взаимопомощи имело бы неплохие шансы быть реализованным. Двадцатилетняя история просоюзнической ориентации Румынии отражала глубинное противоречие между национальными интересами страны и германскими целями в Европе. Уже одно это было немалым залогом успеха предприятия.

Решающее значение могло иметь заявление СССР о несогласии с территориальными притязаниями к Румынии со стороны Болгарии и, особенно, Венгрии, что в случае заключения пакта о взаимопомощи было равносильно советской гарантии неизменности румынских границ с этими государствами (за исключением случая добровольной уступки Южной Добруджи Бухарестом в пользу Болгарии). Оставался открытым вопрос о Бессарабии; однако его обсуждение из тактических соображений можно было отнести к повестке дня послевоенного урегулирования в Европе, до которого еще надо было дожить. Кроме того, для Румынии по этно – экономическим и военно-стратегическим соображениям Трансильвания значила во сто крат больше, чем Бессарабия, и она с готовностью отказалась бы от последней, чтобы сохранить первую. Такой «обмен» выглядел тем более вероятным, что принадлежность Трансильвании Румынии была признана в международно – правовом порядке, а Бессарабии – нет.

Задача заключения пакта значительно упрощалась тем, что его проект, подготовленный еще Литвиновым и Титулеску, уже был одобрен румынским правительством и при этом никак не определял статуса спорной провинции де – факто и не предвосхищал его де – юре. Для Бухареста устрашающей альтернативой пакту с СССР была реализация советско-германской договоренности по Бессарабии,