ствол обреза, она рванула его на себя, лишь бы отвести дуло от Дикаря. Мы все втроем налетели на стенку вагончика, и каждый пытался тянуть обрез в свою сторону, дергал, выкручивал, пока наконец коротышка не отвел прицел от жирафа и не направил дуло на Рыжика. Каким-то чудом ему удалось вывернуться и, применив против нас нашу же силу, ткнуть дулом прямо Рыжику в ребра.

Кровь тут же ударила мне в голову. Я понимал: всего одно нажатие курка — и Рыжику конец. От такого ранения, да еще в живот, не оправляются. В те времена их еще не умели лечить. Да еще посреди пустыни. Даже если б Рыжик тут же выпустила ствол и бросилась наутек, она не успела бы увернуться от пули. Ее медленная, мучительная смерть стала бы той расплатой, которую я никак не мог просчитать загодя.

Она поглядела на меня. И я догадался: она все понимает.

И в эту секунду жирафы, словно тоже осознав всю серьезность ситуации, одновременно встали на дыбы и так сильно стукнули по вагончику, что Рыжик потеряла равновесие и, вскрикнув, упала на землю.

Заслышав человечий вопль, Дикарь выкинул штуку, на которую, как мы думали, был и вовсе не способен.

Это благословенное создание лягнуло Кутера.

Жираф стукнул копытом по его черепушке. Раздался неприятный, глухой звук.

А следом грянул выстрел, и в воздух взвилось пороховое облачко.

Негодяй повалился на землю. Из уха у него сочилась кровь, а я так и обмер над ним, все еще сжимая обеими руками обрез.

К нам подошел Старик со вскинутым на изготовку ружьем.

— Это ж надо такое устроить, — пожурил он нас. — Жираф спас ваши никчемные задницы.

Наблюдая за тем, как Рыжик поднимается на ноги, я думал о том, что едва не сотворил. А потом поглядел на Кутера, лежащего неподвижно.

— Он мертв? — тихо спросил я.

Старик вырвал у меня из рук коротышкин обрез.

— Понятия не имею. Да, собственно, и плевать, — заявил он.

А потом мы услышали шум воды. Пуля из обреза угодила в цистерну, стоявшую на сваях, и вода хлынула сквозь дыры. Старик мрачно — и притом без тени удивления — посмотрел на пустеющий резервуар.

— Вы сообщите шерифу? — спросил я — второй раз за день.

Старик резко обернулся и воззрился на меня, точно на человека, которому изрядно напекло макушку.

— Тебе что, охота дружбу с местными служителями закона заводить, а?! — проревел он. — А о красавцах наших ты подумал в этом своем приступе гражданской сознательности, а? Что они сделают с Дикарем? Никто ведь и не посмотрит на то, что он спас нас от этого полудурка. Все-таки Дикарь — животное, а этот сукин сын, чтоб его! — человек. Мы тут на несколько недель застрянем. Даже если Дикаря и не прикажут усыпить, оба жирафа могут за это время погибнуть естественной смертью. Ну уж нет. Увольте! Они поедут в Сан-Диего. Прямо сейчас. Немедленно, черт побери! — Он положил дробовик и обрез на капот, сунул руку в окно, достал свою федору и куда-то направился.

— Вы куда?! — крикнул я вслед.

— Да так, забыл кое-что.

Он натянул на голову шляпу, достал свое ружье из придорожных кустов, подошел к клеткам с животными и выпустил всех до единого. Зайцы с медведем побежали к холмам, даже ни разу не оглянувшись. Даже гремучие змеи и те поспешили скрыться. А вот пума — другое дело. Она сыто облизнулась, смахивая с усов капельки заячьей крови, и холодно воззрилась на Старика, а потом выпрыгнула из клетки. Старик пальнул из дробовика в воздух, и тогда зверь наконец метнулся в кусты.

— Поехали! — крикнул нам Старик.

Я уставился на тело коротышки, распростертое на земле.

— А что, если пума вернется?

— Да и пускай, — отрезал Старик, но потом, видимо, передумал. Он взял Кутера за ногу и потянул куда-то. Я схватился за другую ногу. Но вопреки моим ожиданиям Старик потащил его не к домику. А к медвежьей клетке. Туда-то мы его и запихнули, по соседству с полупустым ведром с водой, и накрепко закрыли дверцу.

— Поехали уже, а то я ему еще труп енота пихну в придачу, — проворчал Старик и направился к тягачу. — Если коротышка жив, то сам как-нибудь выберется. А если умер, сгниет как миленький. Он не заслуживает даже стать ужином для зверей.

Жирафы по-прежнему перетаптывались с ноги на ногу и фыркали. Старик вернул ружье и дробовик на подставку, а обрез Кутера вышвырнул в кусты, после чего мы сели по местам: я, Старик и Рыжик между нами. Мы взяли курс на шоссе, а вода из цистерны тем временем собралась в небольшое грязное озерцо на земле. Прямо перед нами выросла табличка:

ЗВЕРИНЕЦ «ОБИТАТЕЛИ ПУСТЫНИ»

Я сшиб ее и проехался сверху, а потом мы свернули на дорогу, ведущую на запад.

Пару миль в кабине висело молчание, разбавляемое только моими бесконечными «извини»: я то и дело задевал рукой ногу Рыжика, обтянутую штаниной, когда переключал скорости. Ощущение было такое, будто воздух стал густым, как патока. Двигаться было сложно, а мысли страшно замедлились. И я был такой не один. У Рыжика стали дрожать руки, она то и дело шмыгала, а потом ее и вовсе прорвало.

— Давайте остановимся, — взмолилась она. — Пожалуйста…

Впереди открылась запыленная зона отдыха с каменными столиками для пикника и видом на небольшой каменистый уступ. Мы быстро остановились по соседству, и я выскочил из кабины, чтобы выпустить Рыжика. Пошатываясь, она подошла к столу, даже не плача, а рыдая. Старик старался на нее не смотреть, а я, напротив, не мог отвести глаз, пока она не успокоилась и не пригладила растрепавшиеся волосы. Тут-то меня и самого накрыла волна чувств.

Мы попытались напоить жирафов водой. Но они не захотели. Старик влез по стенке, поднял крышу и начал успокаивать их на своем жирафьем наречии и гладить так ласково, как только мог. Я тоже вскарабкался наверх и последовал его примеру. Пришлось приложить немалые усилия, чтобы сохранять равновесие — и моральное, и физическое. Я ждал, что небеса вот-вот обрушатся, что взвоют сирены, что случится что-то страшное и значительное — под стать чувствам, которые ярились во мне после победы над обезумевшим коротышкой.

— Это всё? — спросил я, глядя назад, на дорогу. — Конец?

— Думаешь, всегда ясно, где он, конец истории? — спросил Старик.

Его голос дрогнул — кажется, в этот миг даже ему было неспокойно. — Ежели история заканчивается так, как тебе самому хочется, то ты, считай, везунчик. И если это и впрямь