Небо стало темным и тревожным, снова задул сильный ветер. У Эрики было тяжело на душе, и ее настроение вовсе не улучшилось от того, что по пути домой она начала думать о матери мальчика. С Ханной Бальдер Эрика никогда не встречалась и в прежние годы отнюдь не принадлежала к числу ее фанатов. В те времена Ханна часто играла женщин, воспринимавшихся всеми мужчинами как легкодоступные, одновременно сексапильных и глуповато-невинных, и Эрика считала типичным, что в кино показывали именно таких персонажей. Но теперь все это осталось в прошлом, и Бергер стыдилась своего тогдашнего неприязненного отношения к ним. Она судила Ханну Бальдер слишком сурово – так часто бывает, когда речь идет о хорошеньких девушках, рано добивающихся большого успеха.

Теперь же – в те немногие разы, когда Ханна появлялась в сколько-нибудь значительных фильмах, – ее глаза излучали скорее сдержанную печаль, придававшую ее ролям глубину – и, возможно (откуда Эрика могла знать?), печаль была подлинной. Ханне Бальдер явно приходилось нелегко. В последние сутки ей уж точно было нелегко, и Эрика с самого утра настаивала на том, чтобы ей всё рассказали и отвезли к Августу. Журналистке казалось, что в такой ситуации ребенок нуждается в матери.

Однако Лисбет, которая тогда еще поддерживала с ними связь, воспротивилась этой идее. Она написала, что пока еще неизвестно, откуда произошла утечка информации, и нельзя исключить того, что как раз из окружения матери и Лассе Вестмана, которому никто не доверял и который теперь, похоже, круглосуточно находился дома, чтобы не сталкиваться с поджидавшими его снаружи журналистами. Ситуация представлялась безнадежной, Эрике это не нравилось, и она молила Бога, чтобы им удалось достойно и основательно описать эту историю, без крупных неприятностей для журнала или кого-нибудь другого.

В способностях Микаэля она в любом случае не сомневалась – когда он выглядел так, как сейчас. Кроме того, ему помогает Зандер… К Андрею Эрика питала слабость. Красивый мальчик, которого иногда ошибочно принимают за гея. Недавно за ужином, дома у них с Грегером в Сальтшёбадене, он рассказал свою историю жизни, которая только еще больше расположила к нему Эрику.

Когда Андрею было одиннадцать лет, он потерял обоих родителей при взрыве бомбы в Сараево и жил после этого в Тенсте, под Стокгольмом, у сестры матери, которая ничего не понимала в его складе ума – и даже в том, какую он получил травму. При смерти родителей Андрей не присутствовал. Тем не менее его тело реагировало так, будто он страдает от посттравматического стресса, и Зандер по сей день ненавидел громкие звуки и резкие движения. Ему не нравилось, когда в ресторанах или в общественных местах стояли бесхозные сумки, и он так страстно ненавидел насилие и войну, что Эрике ничего подобного видеть не доводилось.

В детстве Андрей находил прибежище в собственных мирах. Погружался в фэнтези, читал поэзию, биографическую литературу, обожал Сильвию Плат, Борхеса и Толкиена, изучил все, связанное с компьютерами, и мечтал писать душераздирающие романы о любви и трагедиях. Неисправимый романтик, он надеялся залечить свои раны великими страстями, ничуть не заботясь о происходящем в обществе или в мире. Однако ближе к двадцати годам Андрей сходил на открытую лекцию Микаэля Блумквиста в Стокгольмскую высшую школу журналистики, и это изменило его жизнь.

Что-то в пафосе Микаэля заставило его открыть глаза и увидеть мир, истекающий кровью от несправедливостей, нетерпимости и обмана. Вместо слезоточивых романов он начал мечтать о написании социально-критических репортажей – и вскоре после этого пришел в «Миллениум» и попросил позволения делать все равно что: варить кофе, вычитывать корректуры, бегать по поручениям… Ему хотелось участвовать в общем деле любой ценою, принадлежать к редакции, и Эрика, с самого начала увидевшая в его глазах огонь, позволила ему выполнять кое-какую небольшую работу: заметки, предварительные исследования, краткие портреты. Но прежде всего она велела ему учиться, и Зандер принялся за учебу с такой же энергией, как за все, чем занимался. Он изучал политологию, средства массовой коммуникации, экономику, исследования проблем мира и конфликтов – и параллельно подрабатывал в «Миллениуме» на временных должностях, конечно, мечтая стать известным журналистом-исследователем, таким как Микаэль.

Однако, в отличие от других глубоко копающих репортеров, крутизной Андрей не отличался. Он оставался романтиком, по-прежнему мечтал о великой любви, и Эрика с Микаэлем посвятили много времени его проблемам на любовном фронте. Женщины тянулись к Андрею, но с такой же легкостью бросали его. Возможно, в его желании присутствовало какое-то излишнее отчаяние, или многих отпугивала интенсивность его чувств – и, вероятно, он слишком необдуманно рассказывал о своих недостатках и слабостях. Зандер был чересчур открытым и прозрачным, чересчур хорошим, как обычно говорил Микаэль.

Но Эрика считала, что Андрей уже избавляется от этой юношеской уязвимости. Во всяком случае, она замечала это по его журналистике. Судорожное стремление затронуть все, делавшее его прозу перегруженной, сменилось новым, более трезвым и эффективным подходом, и Эрика знала – сейчас, когда ему представился шанс помочь Микаэлю с историей Бальдера, он сделает все, что в его силах.

Согласно плану, Блумквист будет писать большой основополагающий очерк, а Андрей – помогать ему со сбором материала и еще писать часть поясняющих, сопутствующих статей и портретов, и Эрика находила это многообещающим. Когда она, припарковав машину на улице Хёкенс, вошла в редакцию, Микаэль и Андрей оба сидели, как она и предполагала, глубоко погрузившись в сосредоточенные размышления. Блумквист, правда, периодически что-то бормотал себе под нос, и в его глазах Эрика увидела не только искрящуюся целеустремленность – она подметила в них еще какую-то истерзанность, что ее не удивило. Микаэль ужасно плохо спал. На него здорово наехали СМИ, и он побывал на допросе в полиции, где ему пришлось заниматься именно тем, в чем его обвиняла пресса, – скрывать правду, а этого Микаэль не любил.

Блумквист был до мозга костей законопослушным, примерным гражданином – в каком-то смысле. Но если кто и мог заставить его перейти границы дозволенного, то это Лисбет Саландер. Микаэль предпочел бы навлечь на себя бесчестие, чем предать ее хоть в чем-то, и поэтому, сидя в полиции, он отвечал: «Я вынужден сослаться на право источника на защиту», – и его это, естественно, тяготило и заставляло волноваться за последствия. Тем не менее он был прежде всего сосредоточен на материале и, в точности как она сама, гораздо больше беспокоился за Лисбет и мальчика, чем за их собственную ситуацию.

Немного понаблюдав за ним, Эрика подошла и спросила:

– Как идут дела?

– Что… да, хорошо. Как все прошло?

– Я застелила постели и положила в холодильник еду.

– Отлично. И никто из соседей тебя не заметил?

– Я не видела там ни души.

– Почему же они так тянут?

– Не знаю. И безумно волнуюсь.

– Будем надеяться, что они отдыхают у Лисбет.

– Будем надеяться… А тебе что удалось разузнать?