отстаивали свое фронтовое прошлое. Другие же «молчали как рыбы». «Честно признаюсь, мы скрывали, мы не хотели говорить, что мы были на фронте, — вспоминала одна из них. — Мы хотели снова стать обыкновенными девчонками. Невестами». Таким образом, послевоенный опыт женщин, служивших на фронте, отличался от опыта мужчин, которые служили бок о бок с ними и чьи подвиги продолжали славить в послевоенный период. По словам одной женщины-ветерана, мужчины могли с гордостью носить свои награды: «…это победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами» [там же: 175–176].

Исцеление военных ран

Вторая мировая война оставила Советский Союз в руинах. Немцы разрушили сотни городов и десятки тысяч деревень; около 25 миллионов человек к концу войны остались без крова. Было уничтожено около половины железнодорожных путей и около трети довоенного капитала. Погибло около 9 миллионов солдат; оценки количества жертв войны среди гражданского населения колеблются от 16,9 до 24 миллионов человек. Еще около 18 миллионов человек получили ранения или увечья. Большинство погибших были мужчинами: в 1946 году население СССР насчитывало 96,2 миллионов женщин и 74,4 миллионов мужчин. Среди людей в возрасте от 20 до 44 лет женщин было больше, чем мужчин, почти на 13 миллионов. В послевоенной деревне женщины составляли две трети всех трудоспособных колхозников. Именно на женщин легла бо́льшая часть бремени послевоенного восстановления.

Восстановление начиналось с семьи. В каждой семье кто-то погиб или вернулся искалеченным на всю жизнь. Невзирая на то, насколько травмированы были сами женщины, литература ставила перед ними задачу исцелять своих раненых мужчин. С концом войны главным женским подвигом стало сохранение домашнего очага для мужчин. Дом стал главным местом действия в литературе. Хотя практически все женщины работали, писатели редко изображали их работу вне дома; если они и упоминали об оплачиваемом труде, то лишь вскользь, как о «дополнении» к женским домашним обязанностям. Главной из этих обязанностей было восстановление у мужчин чувства собственного достоинства и веры в свою мужественность. «Образы жен, встречающих дома изувеченных и травмированных мужей и женихов, служили для мужчин обещанием и надеждой, а для женщин — советом и руководством к действию» [Krylova 2001: 324–326].

Акцент на домашнем очаге и домашнем хозяйстве усилился. Средства массовой информации как никогда громко превозносили личное и семейное счастье. Любовь, бывшая в художественной литературе 1930-х годов в лучшем случай второстепенной темой, в литературе послевоенной эпохи стала центральной, что, без сомнения, отражало и формировало общественные приоритеты. СМИ призывали женщин заботиться о своей внешности. В послевоенные годы выходил, хоть и с перерывами, журнал, полностью посвященный моде. Рекламируя главным образом аккуратную и практичную одежду, он все же делал упор на женственность: туфли на высоких каблуках, макияж, прически. Женские журналы публиковали советы по украшению дома, ведению домашнего хозяйства, уходу за кожей, физическим упражнениям, садоводству и кулинарии. «Вот, думала, вещи теперь какие делать будем! Потрудились наши бабы в войну, а мы теперь им праздник устроим! Пусть разоденутся как королевы — заслужили!» — восклицает фабричная работница в послевоенной пьесе [Суров 1951].

Таким образом послевоенное стремление к нормальной жизни и материальному комфорту воплотилось в пропаганде и художественной литературе. Вера Данэм назвала это «большой сделкой». Обещаниями карьерного роста и материальных благ, необходимых для хорошей жизни, руководство купило лояльность нового среднего класса. При этом обязательства по «большой сделке», как и многое другое, по крайней мере частично, легли на плечи женщин. Это они вытирали пыль с абажуров и убирали комнаты, поливали герань и варили домашнее варенье — символ идеального дома. Для большинства это был своего рода «потемкинский дом» — такой, каким он должен быть и будет когда-нибудь, а не такой, каким он был на самом деле.

В реальности большинству женщин жилось трудно. Особенно тяжело приходилось вдовам и тем женщинам, которые не могли найти себе пару из-за послевоенного гендерного дисбаланса. Этих женщин ждала нищета, поскольку мужчины по-прежнему зарабатывали гораздо больше, чем женщины, одиночество и, возможно, ощущение своей неполноценности в обществе, где наиболее желательной ячейкой общества считалась теперь гетеросексуальная супружеская пара с тремя и более детьми. Как заметила Людмила Алексеева, «женщине 1927 года рождения приходилось рассматривать любое предложение руки и сердца» [Alexeyeva, Goldberg 1990: 36, 103]. Но и те женщины, у которых были мужья, редко жили без забот и одевались как королевы. Одежды и товаров народного потребления было не достать. В 1946–1947 годах миллионы людей голодали — не только в городе, но и в деревне, поскольку объем сельскохозяйственного производства составлял теперь примерно половину довоенного уровня, а правительство отбирало у колхозников буквально весь выращенный урожай. В 1946 году москвичи жили на картошке и макаронах. Голодные смерти вновь стали обычным явлением. Был всплеск того, что стало называться «женской преступностью»: женщины воровали в магазинах, чтобы накормить своих голодных детей. Только осенью 1946 года правительство привлекло к уголовной ответственности за кражу хлеба более 53 тысяч человек. Около четверти из них были приговорены к пяти — восьми годам исправительно-трудовых лагерей[284]. В 1947 году карточная система была отменена. После этого продовольственное снабжение улучшилось, но большинство людей по-прежнему могли позволить себе лишь самое необходимое. В среднем до конца десятилетия человек съедал менее четверти кило мяса в неделю.

Приоритеты финансирования не облегчали положения. Несмотря на острую потребность в инвестициях в сельское хозяйство, жилье и потребительские товары, правительство вкладывало бо́льшую часть денег и ресурсов в тяжелую промышленность и оборону. Это приводило к нехватке во всем остальном, что особенно тяжело отражалось на женщинах. Так, например, при всем желании властей, чтобы женщины рожали, и их искреннего стремления обеспечить рожениц высококачественным медицинским обслуживанием, в силу инвестиционных приоритетов родильные дома и больницы страдали от нехватки персонала и предметов первой необходимости: халатов, перчаток, мыла. Перегруженные низкооплачиваемой работой, врачи и медсестры, даже если сами были женщинами, проявляли черствость по отношению к пациенткам. В послевоенные годы детские сады стали менее доступны, чем в последний год войны[285].

Нехватка общественных услуг и потребительских товаров, вызванная не только послевоенной разрухой, но и правительственными приоритетами, делала женскую ношу еще тяжелее. Самые элементарные предметы домашнего обихода после войны было трудно или невозможно достать. Готовых блюд не было. Мало у кого имелся холодильник, поэтому женщинам приходилось каждый день часами выстаивать в очередях за продуктами — помимо ежедневной же готовки и уборки. До начала 50-х годов на рынке не было ни сушилок для белья, ни стиральных машин. За неимением общественных прачечных женщины стирали вручную, а потом