кругу, преследовал его ревнивым взором. […] Когда паштет, уменьшившись лишь ненамного, возвращался обратно, он съедал блюдо до последней крошки. Неудивительно, что при таких кулинарных эксцессах на повестке дня стояли нарушения пищеварения»[550].

Уже за завтраком Бисмарк поглощал тяжелые мясные блюда, обед же превращался в настоящее пиршество. Возможно, виной тому были детские годы, когда в интернате Пламана юный Отто вынужден был постоянно довольствоваться весьма скудными порциями. Возможно, он, как это часто бывает, обильными приемами пищи компенсировал постоянный стресс. Подобную же неумеренность Бисмарк проявлял в отношении табака и алкоголя, причем никто никогда не видел его в состоянии опьянения. Спиртное только делало его более разговорчивым.

«Железный канцлер» весьма тяжело переносил физические страдания. Спокойным стоицизмом он отнюдь не отличался, и многие окружающие вынуждены были выслушивать его жалобы. «Он подсел ко мне и начал жаловаться на свое состояние, — записал Роберт Люциус[551] в дневнике. — Каждую ночь у него диарея, боль в лице и бедрах, потом снова сильный аппетит, он нарушает диету и вредит себе. На недавнем приеме во дворце был такой сильный сквозняк, что у него волосы шевелились на голове»[552]. Очевидно, постоянное стремление Бисмарка привлечь внимание к своим болезням объясняется не чем иным, как дефицитом тепла и заботы, который ощущался им с самого детства. Даже семейная жизнь не могла полностью компенсировать его. Впрочем, была у этих жалоб и вполне прагматичная цель: Бисмарк любил использовать плохое самочувствие для того, чтобы в нужный момент отступить в тень, отложить решение сложного вопроса, сделать более покладистым оппонента или вовсе пригрозить своей отставкой. Для императора довод о том, что здоровье канцлера требует принятия определенного решения, также являлся весьма сильным аргументом.

Однако не следует, подобно некоторым авторам, делать вывод о том, что Бисмарк лишь искусно симулировал различные болезни с политической целью. Усиливавшиеся недуги негативно сказывались на его работоспособности; часто он не мог работать более двух часов в день, подолгу не появлялся в парламенте, ограничивал свое общение с чиновниками. В условиях, когда решение всех важных вопросов зависело от него, а подчиненные были лишены какой-либо самостоятельности, это крайне негативно сказывалось на ведении дел. «Мое топливо истрачено, я не могу продолжать, — жаловался он в мае 1872 года. — Мой сон — это не отдых, и я продолжаю думать во сне над тем же, над чем и наяву, если мне вообще удается заснуть. Недавно я видел перед собой карту Германии, на ней появлялись и отваливались одно за другим гнилые пятна»[553]. По словам врачей, в этот период практически все системы его организма работали с перебоями.

На публике Бисмарк старательно играл роль «железного канцлера», отпустив бороду и часто появляясь в униформе 7-го (Магдебургского) кирасирского полка, почетное право носить которую получил в 1866 году (в 1894 году, уже после отставки, он станет шефом этого полка), либо 7-го тяжелого кавалерийского полка ландвера, шефом которого стал также вскоре после Немецкой войны. Впрочем, знаменитую кирасирскую униформу он носил еще и потому, что считал ее более удобной, чем гражданский костюм. Стремление демонстрировать спокойствие и уверенность не исключало взрывов эмоций, особенно в тех случаях, когда они были выгодны самому главе правительства. Однако в какой степени он действительно мог контролировать свою эмоциональную составляющую, укрощать свои нервы? Что в его поведении было настоящим, а что — наигранным? Такими вопросами задавались уже его современники. Сегодня найти ответ на них ничуть не легче, чем в те времена.

Портреты и фотографии Бисмарка того времени показывают нам грузного стареющего человека с волевым выражением лица, плотно сжатыми губами, тяжелым взглядом из-под густых бровей. Современники вспоминали этот взгляд, который прожигал собеседника насквозь и заставлял порой чувствовать дискомфорт, несмотря на все радушие и приветливость главы правительства. Улыбка, которая бывала на лице Бисмарка далеко не так редко, как это можно было бы подумать при взгляде на его портреты, часто принимала ироничный оттенок. Сам «железный канцлер» однажды жаловался, что у него нет хороших портретов, все существующие лгут, поскольку на самом деле он — человек мечтательный и сентиментальный. Действительно, имеющиеся изображения мало что могут рассказать нам об эмоциональной составляющей характера Бисмарка — тем более что сам он часто прятал ее от окружающих.

В Берлине Бисмарки по-прежнему обитало в служебной квартире, находившейся на верхнем этаже здания Министерства иностранных дел. К дому на Вильгельмштрассе примыкал обширный сад, по которому «железный канцлер» любил прогуливаться. Старые деревья по-прежнему были для него лучшими собеседниками. Посетителей глава правительства принимал в небольшом, скромно обставленном кабинете, главным предметом мебели в котором был огромный письменный стол. Простота и лаконичность обстановки, в которой работал крупнейший государственный деятель тогдашней Европы, поражала современников. По словам одного из посетителей, ни один французский префект не удовлетворился бы столь скромными условиями.

Возможно, поэтому в 1874 году правительство приобрело соседнее с Министерством иностранных дел здание — дворец Радзивиллов, в котором имелись более приспособленные для больших приемов помещения. Спустя некоторое время, после масштабного ремонта, семейство Бисмарков перебралось туда. Здесь же располагались и сотрудники администрации канцлера (впоследствии ставшей Имперской канцелярией — под этим названием здание и вошло в историю). Однако и тут интерьеры были лишены показной пышности. Та же скромность отличала внутреннее убранство принадлежавших «железному канцлеру» усадеб в Варцине и Фридрихсру.

Распорядок рабочего дня по-прежнему оставался характерным для «совы». Бисмарк вставал не раньше десяти часов утра, нередко ближе к полудню, и сразу брался за работу. Между тремя и пятью часами дня он отдыхал, и в это время его было категорически запрещено беспокоить. Затем рабочий день возобновлялся и продолжался, как минимум, до десяти часов вечера.

Глава правительства стремился избегать светских мероприятий. Он предпочитал общение, которое носило бы в первую очередь деловой характер. В своем берлинском доме он начиная с 1869 года еженедельно устраивал «парламентские вечера»/на которые приглашал депутатов и где выступал радушным и гостеприимным хозяином. В спокойной, домашней обстановке обсуждались животрепещущие политические проблемы, принимались решения, которые затем становились предметом обсуждения в Рейхстаге и прусской Палате депутатов.

Семья по-прежнему оставалась для главы правительства тихой гаванью, где он мог на некоторое время укрыться от политических забот. Подрастали дети. Дочь Мария вышла в свет в конце 1860-х годов; она быстро освоилась в светских кругах Берлина, часто бывала на балах и приемах. В 1875 году ее постигла личная трагедия: жених, в которого она была сильно влюблена, скоропостижно скончался. Для всей семьи это стало большим горем. Три года спустя Мария вышла замуж за дипломата