Куно фон Ранцау[554] — одного из помощников своего отца. С этого момента, естественно, карьера Ранцау пошла в гору, и он вместе с супругой практически постоянно находился рядом с тестем. Другим помощником стал старший сын Герберт; в 1873 году он поступил на службу во Внешнеполитическое ведомство и стал, по сути, личным секретарем своего отца.

И так небольшой круг друзей стремительно редел. Фактически в нем оставались только старинные друзья — Мотли и Кейзерлинг, — а также несколько человек, не имевших к политике прямого отношения. Характерные примеры здесь — уже упомянутая баронесса фон Шпитцемберг, а также давняя, еще с франкфуртских времен, подруга семьи Бисмарков Каролина фон Эйзендехер и ее дочь Криста (впоследствии графиня фон Эйкштедт), одна из лучших подруг Марии. Друзья детей «железного канцлера» также были желанными гостями в его доме, а во время пребывания в поместьях Бисмарка часто навещали соседи (к примеру, во Фридрихсру — барон и баронесса Мерк). Однако действительно близких друзей, которые общались бы с ним на равных, у него практически не осталось.

«В шестьдесят лет уже не заводят новых друзей, а старых я потерял», — жаловался Бисмарк одному из своих соратников[555]. Конфликт с консерваторами, начавшийся еще в середине 1860-х годов, обострялся и привел к разрыву многочисленных личных связей. В итоге Кардорф[556], восхищавшийся Бисмарком, говорил об «олимпийском одиночестве гения» на вершине власти[557]. Заводить новых друзей мешало и недоверчивое, презрительное отношение «железного канцлера» к основной массе людей. Он был невысокого мнения о роде человеческом.

Бисмарк и в период своего пребывания на посту главы правительства продолжал много читать, в первую очередь художественную литературу. Речь шла как о произведениях, уже успевших стать классикой, так и о новинках. Из немецких писателей Бисмарк больше всего ценил Фридриха Шиллера. Иоганна фон Гёте он считал законченным образцом бюрократа, который любил свой пост больше, чем литературу. В то же время канцлер наизусть знал 1-ю часть «Фауста». Бисмарк вообще отличался прекрасной памятью и в своих парламентских выступлениях обильно цитировал классиков начиная с Гомера. Из иностранных авторов он высоко ценил Джордж Элиот и Ивана Тургенева, которого называл «самым одухотворенным из ныне живущих писателей»[558]. Новыми достижениями наук, как естественных, так и гуманитарных, «железный канцлер» практически не интересовался. Как писал Отто Пфланце, «его духовные интересы оставались интересами образованного дворянина старого времени»[559]. Бисмарк практически никогда не посещал театры, однако любил слушать музыку в домашних условиях, когда в роли исполнителей выступала его жена или Койделл.

В общении «железный канцлер» мог быть весьма обаятельным собеседником. Он покорял людей своей простотой и легкостью в общении, отсутствием всякой театральности и чванства. «Если ты с Бисмарком в хороших отношениях, то на свете нет лучше собеседника», — вспоминал граф Бойст[560]. Порой людям, впервые приглашенным к его столу, казалось, что они знают его уже целую вечность. Когда он стал личностью европейского масштаба, к нему начали стекаться журналисты и политики со всех концов Европы, собеседники принялись старательно записывать свои разговоры с Бисмарком. Эти разговоры стали впоследствии для биографов «железного канцлера» источником множества любопытных цитат. Однако к подобного рода текстам надо относиться с известной осторожностью: даже если мемуарист добросовестно передал слова «железного канцлера», нет никакой гарантии, что тот высказывался искренне. Склонность говорить двум людям разные, иногда прямо противоположные вещи подмечали за ним еще современники[561].

Бисмарк прекрасно владел мастерством рассказчика, чередуя интонации, подбирая оттенки и делая точно рассчитанные паузы. Он любил рассказывать истории, от коротких анекдотов до больших фрагментов воспоминаний, которые заставляли некоторых современников обвинять его в склонности к монологам. «Я хотела бы записать, — вспоминала баронесса фон Шпитцемберг, — все его маленькие замечания, шутки, импровизации, иногда очень серьезные, даже меланхоличные, иногда грубые, полные жизненной силы, потом вновь мягкие, полные понимания к слабостям человечества, но не конкретных людей. Очевидные противоречия этой могучей личности имели огромную волшебную силу, которая воздействовала на вас снова и снова»[562]. О «магическом обаянии», которое излучал канцлер, вспоминали и другие современники.

Люди, работавшие под началом Бисмарка, знали его и с другой стороны. С течением времени характер «железного канцлера», который и так было не назвать легким, портился еще больше. Подчиненным и коллегам приходилось сталкиваться с недоверием Бисмарка, который считал нужным строжайше контролировать всех, кто не успел зарекомендовать себя в его глазах с наилучшей стороны. В дальнейшем они вынуждены были слепо подчиняться своему шефу, порой чувствуя себя школьниками, которых распекает строгий учитель. Когда Койделл, давно и хорошо знавший Бисмарка в неформальной обстановке, стал его подчиненным, ему пришлось долго привыкать к манерам своего начальника. Прусский министр внутренних дел предупреждал его: «Ваша работа с Бисмарком будет сложной, обратите на это внимание. Он жесткий человек и не терпит возражений. Тех, кто имеет с ним дело, он вынуждает к покорности»[563].

Встречались, конечно, и исключения, которым «железный канцлер» позволял отстаивать свое мнение, но их с течением времени становилось все меньше. С юности ненавидевший профессиональную бюрократию, особенно с либеральными взглядами, Бисмарк теперь, встав во главе исполнительной власти, стремился превратить ее в слепое орудие своей воли, в инструмент, который будет четко и без возражений исполнять все, что приказано сверху. Он был категорическим противником коллегиального принятия решений и с трудом мирился с этой практикой в прусском кабинете министров.

Нелюбовь Бисмарка к бюрократии находила свое отражение среди прочего в двух примечательных чертах. Во-первых, он любил общаться с «практиками» — предпринимателями, путешественниками, землевладельцами, — считая, что они разбираются во многих вопросах лучше, чем отвечающие за соответствующие сферы государственные чиновники, которые «составляли бумаги за письменным столом и никогда не испытывали на собственной шкуре, как чувствует себя человек, получивший невыполнимое предписание, исходящее от кого-то, кто знает реальность только по слухам»[564]. Во-вторых, старательно и настойчиво удалял канцеляризмы из официальных документов. Тексты, подготовленные в государственных учреждениях, должны были быть написаны максимально простым и ясным языком.

Если чиновник не повиновался, глава правительства воспринимал это как личное оскорбление, даже предательство. В таких случаях его реакция могла быть очень резкой. Характерен пример Германа фон Тиле, являвшегося в первой половине 1860-х годов ближайшим сотрудником Бисмарка в Министерстве иностранных дел. Тиле, дипломат старой школы, имел разногласия со своим шефом еще в 1866 году, а в начале 1870-х, будучи статс-секретарем по иностранным делам Северогерманского союза, выразил свое недовольство внутренней политикой. Разгневанный канцлер вынудил его уйти в отставку, и в течение всей оставшейся жизни ни разу не