большом зале для аудиенций — копии парижского Дворца Сите — состоялась встреча, больше похожая на литургию. Когда король вошел, все кардиналы встали. Карл подошел к креслу, где сидел Климент VII, опустился на колени и поцеловал туфлю, перстень и уста Папы. Папа взял Карла за правую руку и заставляет его сесть на кресло рядом со своим, но пониже. Последовали положенные по протоколу слова. Карл предложил себя на службу Папе и Церкви. Климент провозгласил Карла, "правой руке Церкви, истинным защитником и христианнейшим королем". Французское правительство не без удовольствия услышало, как звучат все эти титулы под сводами папского дворца. Далее состоялась личная беседа короля и Папы. После обязательный пир. На том первый день закончился.

Следующий день, День Всех Святых, был выбран для проведения еще одной королевской литургии — коронации Людовика, короля Сицилии. Юный принц, в знак невинности, одетый в белый атлас, занял свое место в дворцовой часовне. Поскольку ему было всего двенадцать лет, а его мать, Мария де Блуа, была великим государственным деятелем, она находилась рядом с ним. Перед этим Людовик, стоя перед алтарем, произнес форму оммажа Папе, которую приносили короли Сицилии, вассалы Святого Престола. Французы, не привыкшие к подобной покорности трона алтарю, обратили на это внимание. Затем последовало миропомазание, вручение мантии с флер-де-лис и королевских знаков отличия, причащение хлебом и вином — все это напоминало Реймс девятью годами ранее. Затем Карл взял с алтаря корону и возложил ее на голову Людовика.

В первый день мая он посвятил своего юного кузена в рыцари, а в первый день ноября сделал его королем. Все видели и понимали, что Людовик II стал королем Сицилии только по милости короля Франции. Более того, на последовавшем за этим пиру новый король сидел только на втором месте, рядом со своим кузеном Карлом, который занимал более почетное место. Людовик принимал оммажи от своих провансальских и неаполитанских баронов тоже  в присутствии своего могущественного старшего родственника.

Встречу короля и Папы ознаменовали и другие торжественные мероприятия. 2 ноября, в День Поминовения Усопших, Пьер д'Альи, канцлер Парижского Университета, произнес панегирик кардиналу Люксембургу. В этот же день Карл принимал подарки от Климента VII и преподнес Папе свой официальный подарок: синий бархатный копер, расшитый жемчугом и украшенный ангелами, флер-де-лис и звездами, точную копию того, который Карл V когда-то подарил целестинцам в Париже. Подарки и отдарки, счастливые лица, хорошие манеры и добрые слова — это была лишь лицевая сторона медали. Другой, обратной стороной стала реальность переговоров.

Авиньон очень нуждался в дипломатической и военной поддержке короля Франции и был полон решимости не уступать Анжуйской династии в Неаполе ни в итальянском ни в провансальском вопросах. Французы же просили многого и мечтали о большем. В результате этих обменов мнениями были приняты важные решения, затрагивающие высшую политику и весь христианский мир: отныне Карл VI будет поддерживать молодого сицилийского короля. Во-первых, он больше не будет пытаться отобрать у него Прованс — по крайней мере, не сейчас. Во-вторых, он должен будет приструнить Раймона де Тюренна. В практическом плане король выделил Марии де Блуа крупную сумму денег и отправил посольства в Геную, Милан, Флоренцию и Пизу, чтобы подготовить почву. Был разработан план итальянской экспедиции с целью захвата Рима для Климента VII и Неаполя для Людовика II.

Были набросаны и другие, менее четкие планы: Папа должен был отдать часть завоеванных земель брату Карла VI, создать для него королевство в Северной Италии и, возможно, императорскую корону для самого Карла VI. Не обманываясь и все же рассчитывая на будущую помощь, король Франции покинул Авиньон не с пустыми руками: Климент VII предоставил ему право назначить обладателей семисот пятидесяти церковных бенефиций. Таким образом, семьсот пятьдесят клириков получили от короля средства на существование, достаточные для того, чтобы воспитывать племянников, выдавать замуж племянниц и окружать себя кругом ревностных родственников. Таким образом, королевская власть получила возможность вознаградить семьсот пятьдесят верноподданных, не развязывая своего кошелька. Ценность такого способа управления была хорошо известна в Париже. В этот день в ноябре 1389 года власть короля над Галликанской Церковью совершила качественный скачок вперед.

В Авиньоне Карл не терял времени даром, хотя и не завоевал сердца жителей Прованса. Датини ди Прато, слишком реалистично мыслящий, чтобы обманываться, предвидел самые ощутимые результаты встречи: "Кажется, что он хочет отправиться в поход… Но симония его остановит. Симония все устроит…". Более того, обаяние этого короля с севера не произвело на итальянца никакого эффекта. "Никогда еще повелитель не был так холоден", — писал он своему адресату. Властная серьезность, которую французский обычай накладывал на молодое лицо Карла, не понравилась жителям Юга, невосприимчивым к монархическому культу. Вернувшись в свое королевство, Карл должен был об этом помнить.

Жалобы Лангедока

Когда Карл покинул Авиньон, королевство встретило его жестоким ветром, проливным дождем, бурей, подобной той, что приносит ноябрь в Средиземноморье. Королевская кавалькада не смогла добраться до Бокера и была вынуждена заночевать между Роной и болотами, на размокшей равнине Арамона. Сродни погоде были и настроение подданных в Лангедоке.

Уже летом, когда посланцы мармузетов собирали ассамблеи для подготовки к приезду короля, они получили больше жалоб, чем денег. Духовенство, созванное архиепископом Нарбонским, подготовило список своих претензий, но без обещания подарков. Прелаты даже не потрудились лично присутствовать на заседании, а прислали со своими претензиями представителей. Генеральные Штаты Лангедока, собравшаяся в Ниме, согласилась предоставить эды "новому пришествию короля в Лангедок", но со всевозможными условиями и оговорками. С лета каждая община стала уточнять свои претензии. В крупных городах, Монпелье и Безье, по решению правительства, был организован "королевский въезд" по новому образцу: золотой балдахин, флер-де-лис, шествия и песни и так далее. Но в Безье были поданы официальные жалобы на Бетизака, вигье, секретаря и доверенное лицо герцога Беррийского.

Не сидели сложа руки и чиновники прибывшие в составе королевского эскорта. Метр по счетам и его сотрудники затребовали и изучали бухгалтерские книги, устраивали слушания. Комиссары проводили дознания. Дела накапливались.

Приехав в Тулузу, чиновная братия погрузилась в интенсивную работу на шесть недель. В первую очередь проверялись меры по укреплению безопасности. Считалось что "очистить" страну от рутьеров, можно было только одним способом: скупать их крепости одну за другой. Но для этого нужно было составить списки, рассчитать цифры, собрать деньги, распределить их и проследить, чтобы не слишком много их оказалось в кармане откупщика или капитана, ожидающего когда представители короны уедут. Потом было собрано досье на местных офицеров власти. Оно оказалось огромно. Практически все королевские офицеры в Лангедоке были в чем-то виноваты. Начиная с самих генерал-лейтенантов, сначала покойного монсеньора Анжуйского, а затем герцога Беррийского.

Пока все жалобы рассматривались одна за другой, было решено кого-то примерно наказать. Народный гнев быстро назвал имя козла отпущения. Им стал Бетизак. В течение месяца он был предан суду, осужден и казнен, путем сожжения на костре, в Тулузе 22 декабря. Суд