На следующее утро, в полдень, Кросби имел свидание с графом, свидание это было весьма неприятное. Кросби застал великого пэра стоявшим на ковре, спиной к камину, с руками опущенными в карманы панталон.

– Вы намерены жениться на моей дочери? – спросил граф. – Как видите, не совсем здоров, теперь я редко бываю здоров.

Последние слова были сказаны с ответ на приветствие Кросби. Кросби протянул графу свою руку, и притом так бесцеремонно, что граф принужден был вынуть из кармана свою руку и подать ее будущему зятю.

– Если ваше сиятельство не встретите препятствия. С ее позволения, я прошу вашего согласия.

– У вас ведь нет никакого состояния? У нее тоже нет, вероятно, вам это известно.

– Я имею несколько тысяч фунтов, полагаю, что столько же найдется и у нее.

– У нее найдется на кусок хлеба, чтобы не умереть обоим вам с голода. Это, впрочем, до меня не относится. Можете жениться на ней, если хотите, только, послушайте, я терпеть не могу дурачества. Сегодня поутру у меня была старуха, одна из тех, которые гостят в моем доме, и рассказала мне историю о какой-то другой девушке, из которой вы сделали дурочку. Мне нет дела, до какой степени вы поступили с ней неблагородно, но чтобы здесь ничего подобного не было. Если вы намерены сыграть подобную штуку со мной, то увидите, что сильно ошибались.

Кросби не нашелся даже что ответить на это и поспешил как можно скорее убраться из комнаты.

– Насчет денег вы лучше переговорите с Гезби, – сказал граф и после того перестал думать об этом предмете, воображая, без всякого сомнения, что вполне выполнил свой долг в отношении к дочери.

На другой день после этого Кросби должен был уехать. В последний вечер, незадолго до обеда, он встретился с леди Джулией, которая все утро и день провела в приготовлении ловушек, чтобы поймать его.

– Мистер Кросби, – сказала она, – позвольте мне сказать вам несколько слов! Правда ли это?

– Леди Джулия, я право не знаю, какая вам надобность вмешиваться в мои дела.

– Вы не знаете, сэр! Не вы очень хорошо знаете. Эта бедненькая девушка, у которой нет ни отца, ни брата, моя соседка, ее друзья также и мои друзья. Я считаю ее своим другом и, как старуха, имею полное право говорить в ее защиту. Правда ли, мистер Кросби, что вы намерены поступить с ней как негодяй?

– Леди Джулия, я положительно отказываюсь от всякого объяснения с вами.

– В таком случае я всем расскажу, какой вы негодяй, какой вы низкий человек, расскажу непременно, вы негодяй, низкий и пошлый глупец. Вы не стоите ее волоска – да, не стоите!

При этих словах Кросби убежал от леди Джулии наверх, между тем как миледи, остановившись у лестницы, провожала ретирующегося неприятеля громкими и выразительными словами.

– Мы положительно должны отделаться от этой женщины, – сказала слышавшая все это графиня, обращаясь к Маргарите. – Она нарушает спокойствие всего дома и позорит себя каждый день.

– Поутру она ходила зачем-то к папа.

– Немного, я думаю, из этого выиграла, – сказала графиня.

На следующее утро Кросби возвращался в Лондон. Перед самым отъездом из замка он получил от Лили Дель третье письмо. «Сегодня утром я была очень разочарована, – писала между прочим Лили Дель, – надеялась получить письмо, но не получила. Я знаю, что по приезде в Лондон вы будете исправнее, и потому не хочу бранить вас. Заметьте слово – бранить! Нет, я не буду вас бранить, хотя бы ничего не слышала от вас в течение месяца».

Кросби готов был отдать все на свете, если бы только мог вычеркнуть поездку в замок Курси из минувших событий своего существования.

Кросби по дороге из замка к ближайшей станции железной дороги, куда он ехал в тележке, нанятой в гостинице, не мог не вспомнить о том утре, когда, недели две тому назад он уезжал из Оллингтона; вспоминая об этом, он вполне сознавал себя негодяем. В это утро Александрина не вышла из дому, посмотреть на его отправление и уловить последний момент его удалявшейся фигуры. Так как он отправлялся в дорогу не очень рано, то леди Александрина сидела с ним за чайным столом, за этим столом сидели также и другие, и потому при прощании она только слегка улыбнулась ему и подала свою руку. Было уже решено, что Святки он должен провести в замке Курси, как было решено и то, что их должно провести в Оллингтоне.

Из всего семейства леди Амелия более других оказывала к нему расположения, и, быть может, из всех других ее расположение имело большее значение. Эта женщина не была одарена очень высоким умом и очень возвышенными чувствами. Она начала свою жизнь, опираясь на благородство своей крови и громко заявляя между своими близкими, что звание ее отца и происхождение матери возлагают на нее обязанность держаться как можно ближе своей среды. Несмотря на то, на тридцать четвертом году она вышла замуж за поверенного своего отца при обстоятельствах не совсем для нее благоприятных. В новой сфере своей жизни она выполняла свой долг с некоторым постоянством и с предпоставленной целью, и теперь, когда сестре ее предстояло выйти замуж, подобно ей, за человека, поставленного в обществе ниже ее, она приготовилась исполнять свой долг, как сестра и свояченица.

– Мы переедем в город в ноябре, и вы, конечно, не замедлите побывать у нас. Мы обедаем в семь часов, а по воскресеньям в два, за нашим столом для вас всегда будет место. Пожалуйста, приезжайте, без всякой церемонии. Я надеюсь, что вы и Мортимер сойдетесь друг с другом.

– В этом я совершенно уверен, – сказал Кросби.

Кросби, вступая в родство с этим благородным семейством, имел, однако же, более возвышенные надежды, чем одну дружескую связь с Мортимером Гезби. В чем состояли эти надежды, он сам не мог определить даже в то время, когда приблизился к их осуществлению. Само собою разумеется, леди де Курси обещала написать к своему старшему кузену, который был помощником статс-секретаря при ост-индском управлении, относительно предоставления Кросби высшего места в главном комитете, но Кросби, сообразив, какой от этого мог быть результат, пришел к тому заключению, что его шанс к повышению был довольно верен и без посредничества статс-секретаря. Теперь же, когда он принадлежал к этому благородному семейству, он едва ли знал, каких выгод ему следовало ожидать от подобного союза. Бывало, он говаривал самому себе, что иметь тещей графиню значило весьма многое, но теперь, хотя давнишнее желание обладать предметом еще не исполнилось, он начинал говорить себе, что предмет этот не стоил обладания.

В то время когда Кросби сидел в вагоне, с газетой в руке, он начинал действительно считать себя низким человеком. Леди Джулия говорила ему правду на лестнице в замке Курси, он признавался в этом самому себе снова и снова. Больше всего он сердился на себя за то, что, сделавшись низким человеком, он – чрез свою низость – ничего не выигрывал. Делая сравнение между Лили и Александриной, он снова признавался себе, что Лили будет прекраснейшей женой того мужчины, которого пошлет ей судьба. Что касается до Александрины, то он знал несамостоятельность ее характера. Без сомнения, она будет привязана к нему как жена и мать, будет верна своим обязанностям, но эта верность будет сопровождаться принуждением, неудовольствиями, сетованием на свою судьбу – словом, она будет другим экземпляром леди Амелии Гезби. Достаточно ли был богат этот приз, чтобы оправдать выигравшего его в его страшной низости? Лили Дель он любил и теперь в душе признавался, что мог бы любить ее во всю свою жизнь. Но в леди Александрине было ли хоть что-нибудь, за что можно было бы ее любить?