поцелуями его горло там, где бьется пульс, затем быстро кусаю его за то место, из которого он любит пить мою кровь, а затем спускаюсь к груди.

– Грейс. – Его голос звучит хрипло, руки вцепляются в простыню – и это еще до того, как я дохожу до его рельефного живота.

– Хадсон, – вторю ему я, чувствуя, как по моим нервным окончаниям течет сила, и медленно двигаюсь обратно – к его ключице, челюсти и прекрасным губам.

Как только наши губы соприкасаются, он стонет, и я тут же кусаю его нижнюю губу, затем погружаюсь в его рот, водя языком и пробуя его на вкус. Это вкус сладкого летнего дождя, и я целиком отдаюсь этому моменту. Теряюсь в Хадсоне.

Он начинает поворачиваться на бок и тянет меня за собой. Тогда я быстро отстраняюсь и качаю головой, мы оба замираем, судорожно дыша.

– О, значит, вот как, да? – спрашивает он с лукавой улыбкой.

– Нет, – говорю я, – вот так.

И – поскольку я не могу больше ждать – я залезаю на кровать. Я становлюсь коленями по обе стороны от его бедер и раскачиваюсь, гладя его дивную кожу и опять припав губами к его губам.

Он снова стонет, еще более низко и призывно, и его ладони ложатся на мои бедра, на мой зад.

– Еще нет, – говорю я ему и убираю его руки, хотя какой-то части меня хочется позволить ему делать со мной все, что он пожелает.

Но теперь мой черед изучать Хадсона, узнавать все те вещи, которые нравятся ему. Поэтому я сплетаю его пальцы со своими и, наклонившись, прижимаю его руки к матрасу над его головой, затем наваливаюсь на него всем телом, чтобы он лежал неподвижно, пока я жадно завладеваю его ртом.

Во мне бушуют огонь и желание, пока я целую и исследую все сладостные части тела моей пары. Моего Хадсона. И он не мешает мне это делать, целиком отдавшись мне на милость, его дыхание становится хриплым, глаза темнеют. На его груди выступает пот, тело выгибается и дрожит. Он молит меня, молит своим ртом, своим низким рычанием, неустанным скольжением своего языка по моему, молит меня взять то, что мне нужно. И потому я дарю ему еще два быстрых поцелуя, а затем отстраняюсь и заглядываю в его глаза. И от того, что я вижу в них, мою грудь словно сжимают тиски.

Хадсон сейчас выглядит таким беззащитным, таким уязвимым, что у меня перехватывает дыхание. Потому что это Хадсон – грешный, неистовый, чудесный Хадсон, – но за все время, что мы провели вместе, смеясь, сражаясь и любя, он никогда, никогда не выглядел хрупким.

Но сейчас он именно такой. Одно неверное движение – и он разобьется, словно фарфоровая статуэтка. Это пугает меня, и мне хочется прижаться к нему, обнять его и сказать ему, что все будет хорошо. Что я никогда не сделаю ему больно. Что я всегда подхвачу его, если он упадет. Но он охвачен таким исступлением, что не услышит меня.

В конце концов я делаю то единственное, что могу сделать – отказываюсь от новообретенного контроля и предлагаю ему всю себя, говоря телом, а не словами, что знаю, что ему сейчас нужно, чтобы снова почувствовать себя в безопасности.

Я отпускаю его руки и освобождаю его.

Он мгновенно пользуется преимуществом, его пальцы вцепляются в мою футболку, он рвет ее на части и швыряет через плечо, затем сбрасывает и свою одежду. И вот он уже везде – его рот, его руки, его тело на мне, подо мной, рядом со мной, внутри меня. Он поглощает меня целиком, пока я не начинаю тонуть в ощущениях. Тонуть в нем.

И мне еще никогда не было так хорошо.

Поэтому я выгибаюсь, прильнув к этому парню, которого люблю больше жизни, обвиваю руками его шею, накрываю ладонями его затылок, наклоняю голову набок и жду, чтобы он взял то, что я ему предлагаю. Кто знает, когда еще у нас будет такая возможность – и будет ли вообще.

Он переворачивает меня и глубоко погружается в мое тело. Меня охватывает экстаз даже прежде, чем его зубы царапают верхнюю часть моей груди. Он замирает там – дразня меня, пробуя на вкус, – а затем прокусывает мои кожу и вену так, будто он был для этого предназначен.

Хадсон движется внутри меня снова, снова и снова, и я погружаюсь в сладостный транс. Наслаждение затапливает меня, заполняет каждую клетку, пока не становится невозможно понять, где заканчивается он и начинаюсь я. Пока он не становится всем, что я знаю, и всем, что мне нужно. Пока не остается ничего кроме любви, жара и мучительного желания получить больше, больше.

Мы взрываемся и пылаем, как сверхновая звезда, и, когда он завладевает мною еще раз, я могу думать лишь о том, что физики правы. Мы действительно состоим из звездной пыли.

Именно поэтому, когда Хадсон наконец прижимает меня к своему боку и накрывает нас прохладной простыней, когда наше дыхание замедляется, во мне зарождается страх, что это был наш последний совершенный момент до того, как разверзнется ад.

Так что, когда дверь спальни внезапно с грохотом распахивается и к изножью кровати переносится Джексон, какая-то часть меня даже не удивляется.

– У нас ЧП, – говорит он. – Они ушли!

Глава 59. Уйти по-английски

Когда к тебе в спальню врывается твой бывший после того, как у тебя состоялся умопомрачительный секс – притом с его братом, – это неправильно. Я натягиваю простыню до подбородка, сама не своя от смущения.

– Да ладно, чувак, – произносит Хадсон, и Джексон поворачивается к нему так быстро, что это почти смешно.

– Э-э, как я уже сказал, они ушли, – повторяет он.

Хадсон вынимает руку из-под моей головы, перекидывает ноги через край кровати, подбирает с пола свою одежду, надевает джинсы, встает и говорит:

– Кто ушел?

Я смотрю на мою одежду, разбросанную по комнате. Мои джинсы валяются на полу возле кровати, а моя футболка – мой взгляд скользит от пола к комоду и от него к вентилятору – висит на вентиляторе. Вернее, то, что от нее осталось, ведь сейчас она выглядит как тряпка, поскольку Хадсон в порыве страсти разорвал ее. Я перевожу взгляд на него, и он пожимает плечами, затем застегивает молнию на джинсах, но оставляет расстегнутой верхнюю пуговицу.

При этом я понимаю, что Джексон пытается сказать нам что-то важное, понимаю, что перед нами стоят вопросы жизни и