«Здравствуй»

«Кто ты?» – следует вопрос.

Пишу: «Дочь».

«Подтверди», – появляется на экране.

И ввожу то, что он требует. Потом пишу, чтоб переходил на мой комп, а я сяду напротив камеры.

Так и поступаем.

Он приветствует: «Здравствуй, Ксения».

«Сделаешь так, чтобы папа не увидел разговора?»

«Конечно. Уже сделано».

Всё как обычно. Прямо разговор с домовым эльфом. Вот ведь и правда жуть.

«Покажи мне ролик», – снова прошу я.

«Нет!» – И разъярённый эмоджи.

«Потому что его нет в сети?» – спрашиваю.

«Нет».

«Разве ты не можешь войти в сервер телефонной компании?»

«Конечно, могу, – такое снисходительное высокомерие. – Это не проблема. Но третий раз – нет».

«Почему?»

«Из этических соображений».

Глупость какая, думаю, знал бы ты, чего я только не видела. Но, скорее всего, опять бесполезно. Надо найти правильные слова для вопросов. Он почему-то любит, когда его поощряют. А на самом деле, меня больше интересует не ролик про «Две свечи». Но я почему-то пишу: «Скажи, какая она была?»

«Кто?»

Набираю: «Мама. Моя мама», – и кладу руки на колени.

Появляется ответ: «Ты хитрая девочка, Ксения».

Потом: «Она была прекрасной», – и, надо же, сердечки. Затем весёлые смайлики. А я всё жду. Наконец, спрашиваю:

«Ты был её другом?»

«Да. Но довольно об этом. Чего ты хочешь, Ксения?»

«То, чего нет в Гугле».

«В Гугле есть всё!» – и множество смайликов. Гирлянды салюта. Иногда он невыносим. С этой своей капризной надменностью.

Жду. Набираю (старый добрый метод тыка): «Орлова Ольга Павловна», – собираюсь ввести и понимаю, как ошиблась, сейчас их вывалится несколько тысяч. Вспоминаю, что видела её на странице в фб. Дополняю: год рождения (молодец, не скрывает, что за тридцать), место работы, потом, немножко подумав, пишу слова «галерея», «выставка», «Форель». Нажимаю на ввод.

Вываливается. Страница из Гугла. Вот спасибо-то! Зануда капризный… И тут же предупреждение: «задавай вопросы корректно». Смайлика не прислал. Как-то раз ему так же не понравились мои вопросы. Прислал противный сигнал и «конец связи».

Набираю корректно (всё тот же метод тыка): «То, чего нет в открытом доступе». И дальше: «Орлова Ольга Владимировна». Дальше всё те же данные из «Фейсбука». Потом пишу «ЦАБ» – в одно время в адресных бюро о человеке можно было многое узнать, папа рассказывал, как в его юности «пробивали» инфу о любых людях. Пишу: «База данных полиции», зачёркиваю, учитывая дату рождения, переправляю на «милицейские базы». Ну вроде бы всё. Если не пошлёт, то всё верно. Ввожу.

Молчит. Не отвечает. Делает вид, что ему нужно время.

– Ну давай, домовой эльф, чего завис? – говорю.

Он, конечно, меня не слышит. В этом уверена. Хоть в этом. А потом вжимаю голову в плечи и зажмуриваюсь. Опять этот мерзкий тревожный сигнал, как удар о глухой металл. Но вместо слов «конец связи» на экране появляется другое. И я даже не понимаю, к какой части моего вопроса, к его сути или форме, это относится. Крупными тёмно-красными буквами на пол-экрана горит надпись:

«С огнём играешь?»

– Ну вот эта пресс-конференция, товарищ полковник, – сказал Сухов, указывая на экран. – Это популярный ютуб-канал. Ещё и в «Афише» было, и на «Снобе».

– Те-то, скорее, из-за выставки, – добавляет Ванга. – Снобы. Но с Орловой дружат, модный галерист всё-таки.

– Вот он, видите, промелькнул: Форель, рядом Григорьев, издатель, и вот третий с краю – Епифанов Максим Евгеньевич, помощник издателя.

«Ещё один день-катастрофа», – думает Ванга.

– Ну-ка, подскажи, это тридцать первое марта? – просит Егорыч, и глаза его опасно блестят. – День и время убийства?

– Так точно, товарищ полковник, – вздыхает Сухов. Тишина. Всё внутри Ванги затаилось.

– Нет, ну вы, правда, в себе? – тихо начал Егорыч, отвернулся от экрана и пока ещё легонько постучал пальцами по столу. – Это же стопроцентное алиби! У вашего этого сына Пифа…

Ванга и Сухов осторожно кивнули.

– Нет, вы что творите, мать вашу?! – не выдержал Егорыч. – Значит, у нас два эпизода, но с резиновой куклой у вас проходит свидетелем какой-то бомж, а на момент убийства у подозреваемого чистое и очень хорошее алиби… Вы что творите, спрашиваю?!

– Он не какой-то бомж, – пытается возразить Ванга.

– Кольцо!

– Что?

– Опять кольцо ваше, – Егорыч стукнул по столу кулаком.

– Простите, – такое впечатление, что Ванга поперхнулась.

– Катерина, Сухов, вы окончательно сбрендили?

– Этот Дюба, – быстро проговорил Сухов и поправил сам себя, – Гражданин Родченко… В разведке служил.

– И что?

– С Игорем Рутбергом, – вставила Ванга. – Он его нашёл сейчас. Там такое дело: Рутберг ему жизнью обязан…

– Катерина! – прервал её Егорыч. Нахмурился: – В смысле… Это тот самый Рутберг?

Сухов кивнул:

– Так точно. Адекватность свидетеля…

– Ну вы даёте! – казалось, Егорыч отказывается верить и своим ушам, и своим глазам. – Чего-то у вас как ни подозреваемый, так олигарх. И у всех стопроцентное алиби. У вас что – классовая ненависть? Может, ещё за правительство возьметесь? Или ещё выше, – Егорыч ткнул указательным пальцем в потолок. – Нет, ну вы, правда, в себе, клоуны?!

– Нет ненависти, – тихо сказала Ванга.

– Не слышу?

– Мы нашли его, товарищ полковник, – горячо произнесла Ванга. – Была связь между квартирой Кривошеева и… издательством. Текстом Форели. Мы нашли её. Связь. Это был он! И свидетель наш…

– Так у него ж алиби, – рассмеялся Егорыч. – по основному эпизоду дела.

– Да, – согласился Сухов. – И мы уже какие только версии…

– Чего будете ему вменять-то? Непристойное поведение без отягчающих обстоятельств?

– Именно, что с отягчающими! – возразил Сухов. – Последствиями. Очевидно, что это уже не просто…

– И знаете, чего он вам скажет? – прервал его Егорыч. – ну-ка, давай, Ванга, дочка, что там мы ему вменяем? Давай, я пальцы зажимаю.

– Как минимум, незаконное проникновение в жилище.

– Так, – Егорыч загнул мизинец. – Раз!

– Телефонный терроризм…

– Ну, допустим, – Егорыч загнул безымянный палец и поправил Вангу. – телефонное хулиганство.

– Препятствие ходу следствия…