— Сегодня Пасха, — сказал он, — иду в церковь, хочешь, пойдем со мной?

К себе он никогда не приглашал, о себе не рассказывал, и только позже я узнала, что отец его был генералом КГБ, тогда он это тщательно скрывал.

Мне было все равно, в церковь так в церковь, я в церковь когда-то пыталась зайти, но меня не пустили в джинсах. Заходим мы с ним в церковь, и он вдруг начинает истово молиться. Я стою рядом и с ужасом разбираю слова молитвы, которую он произносит скороговоркой: «Спаси Господи КГБ, спаси Господи КГБ».

— Разве церковь и КГБ совместимы? — спрашиваю я его, когда мы вышли.

— Конечно, только КГБ может спасти Россию, — отвечает он, и вид его горячечен. Я машинально иду с ним дальше, просто потому, что мне некуда идти, а он говорит:

— Я должен зайти к одному великому поэту. Он не выходит из дома и пишет короны сонетов. Хочешь, зайдем вместе, только ты стой на лестнице, в квартиру не заходи, у него сумасшедшая подруга и не разрешает приходить в дом женщинам.

В другой раз я, может, и удивилась бы, но теперь меня ничем было не пронять. Я покорно последовала за своим провожатым, осталась на лестнице, куда сам сочинитель корон сонетов (это венок венков) вышел со мной поздороваться. Я увидела его ярко-зеленые светящиеся глаза на безмятежном лице, добродушную улыбку, и во мне что-то произошло. Трудно сказать что, но будто та самая зона дьявольщины, ночь, тьма рассеялись и во мне занялся рассвет.

Вроде бы я не теряла сознание, но не знаю, как так вышло, что я снова оказалась дома, из которого проститутки исчезли бесследно вместе с пьяным ментом и всеми своими коробками коньяка, икры и «Мальборо», и пришел туда сочинитель корон, и я все на него смотрела как завороженная, и мы стали жить вместе и поженились. Оставленная им подруга, действительно психически неуравновешенная, гонялась за нами по улице с оружием в виде разбитой бутылки («розочки»), раз даже ранила бывшего своего спутника, но потом передумала нас убивать. И ее никто никогда не клал в клинику Корсакова или какую другую клинику. А я всерьез задумалась о дьяволе, переживая, как откровение, давно известное: князь тьмы дает ощущение силы, но, погружая во мрак ночи, сверкающий яркими огоньками, постепенно отнимает у тебя все.

В главе тринадцатой нельзя не рассказать о черном коте. Отчим был кошатником, так что с его появлением в нашем доме появился и кот. Это был черный кот по имени Шварц. Я не любитель домашних животных, но все же не пренебрежение котом, а просто желание пошутить побудило меня поклясться его жизнью. Отчим так серьезно увещевал меня не выходить замуж за Мефистофеля, а я тогда и не собиралась, что написала ему расписку: «Я, такая-то, клянусь жизнью кота Шварца, что никогда не выйду замуж за такого-то». О расписке этой я, конечно, забыла. А отчим сохранил ее. Мы с Мефистофелем сходили в загс, буднично, в свитерах, чтоб у будущего ребенка бумаги были в порядке, а так мы оба презирали свадебный ритуал: женило ведь советское государство, идти к которому на поклон, в белом платье с зардевшимися щечками, казалось кощунственным. Сведя процедуру к минимуму, мы будто и вовсе ее избежали. Все же законному мужу надо было показать родовое гнездо. Мама с отчимом проводили на даче все лето. С мамой дипломатические отношения еще не возобновились, а отчим дал мне сигнал, когда они уезжают в Москву, и мы направились в Крюково. Отчим оставил там Шварца, наказав покормить его рыбой, а когда утром я вышла в сад, то обнаружила окостеневшего кота со вздернутыми вверх лапами. На его теле не было ни ран, ни укусов. Так и осталось непонятным, что произошло. Отчим повесил в своем кабинете фотопортрет Шварца вместе с моей распиской. А спустя годы зеленоглазый сочинитель корон сонетов написал обращенный ко мне гекзаметр: «Дева, коль можешь, ответь, для чего ты кота исказнила, мало ль тебе истерзать бедное сердце мое».

Илья нашел выход из ситуации. Машенька, которая до сих пор ждала мифического отца (неистовое ожидание Виолой Марка зафиксировалось в детской подкорке), не приняла бы таких компромиссов, как «отчим», «муж мамы», да и к Илье она сразу отнеслась враждебно. Ей нужен был отец и никто другой. Сказать, что вот он и есть, долгожданный отец Илья, вернулся из многолетней командировки, — неправдоподобно. Тем более, он уже был представлен как товарищ по работе. Илья придумал интригу — на расспросы девочки, кто он, отвечать: ты узнаешь это на Новый год, это будет сюрприз от Деда Мороза. И тогда Маша полюбит сюрприз и поверит в чудесное обретение отца. А Виля будет разыгрывать свою партию: намекнет дочке, чтоб она попросила у Деда Мороза папу. Придумано было не просто так, повод был дан Сталиным, который впервые за все эти годы разрешил новогоднюю елку на празднование Нового, 1935, года. Елку, правда, запретили не большевики, а Синод, в 1916 году, как явление не русское, а — идолопоклонство перед Западом — немецкое. И тут же получили от немцев Деда Мороза в виде Ленина.

Знала ли, думала ли Виола на эту скользкую тему, что революция делалась на немецкие деньги, что Ленин и в Первой мировой войне подыграл немцам? Пожалуй, не думала. Она считала это нормальной братской помощью цивилизованных европейцев, преследовавших благую цель свержения кровавого режима и победу демократии. В первые годы все это — V съезд РСДРП проводится в Лондоне, Ленин из Швейцарии едет в Россию через Германию с чемоданом денег, полученных от «немецких друзей» — не казалось непатриотичным, а потом тема была засекречена. То же произошло и с елкой — ее вернули, уже не как рождественскую, а как новогоднюю, но в 1928 году Сталин, увлекшийся идеей классовой борьбы, снова ввел запрет: елка — буржуазный пережиток. Душераздирающий Новый год, 1929-й, Виола встречала без елки: они с Андрюшей потащились к родителям, на Грановского, ее мутило от любых деликатесов, а Нина Петровна заметила тогда: «Даже в Новый год ты проявляешь свой дурной характер и кочевряжишься». Виля до сих пор помнила эту обидную фразу.

А теперь они ехали в поезде в Миллерово, город маленький, но известный, с узловой железнодорожной станцией. На основании императорского указа от 14 февраля 1786 года войсковой старшина Иван Абрамович Миллер на пустующих землях у реки Глубокой основал свое имение, которое и стало называться Миллерово. Интересным было то, что после отмены крепостного права в 1861 году земли, принадлежавшие Миллерам, стали нарезаться отнюдь не для земледелия освобожденным рабам, а под дачи членам миллеровского семейства, их родственникам и разным знатным особам. Как могла Виола не видеть, что и теперь происходит то же самое? Отнятые у прежней элиты особняки передавались партийной верхушке. Но видела ли внучка (я) в 1991 году, что российская история опять повторилась? Только уже в последний раз повторилась — так мне кажется — в 2005 году.

Виола и Илья изучали справку о городе Миллерово и обнаружили, что:

…еще Петр Первый наградил некоего Иоганна Миллера орденом за то, что тот помогал казакам взять Азов. В 1904 году в Миллерово заработала электростанция. В 1905 году пущен в эксплуатацию чугуноплавильный завод Мартенса, Деффера и Дика. К 1908 году торговому дому Ковалевых принадлежит маслобойный, кирпичный и черепичный заводы. В 1909 году заработала паровая мельница товарищества Деффер и Ко. Мельница Донского товарищества… мельница Русско-Американского товарищества. В 1910 году на станции Миллерово грузится до трех миллионов пудов зерна. Ссыпки зерна миллионера Луи Дрейфуса. В 1911 году построен Миллеровский элеватор. По вывозу зерна Миллерово стоял на втором месте в России, а по вывозу муки — на третьем.