— Отлично, — отзывается Паркер.

Вот он стоит у входа в трущобный многоквартирный дом. Не правда ли, звучит ужасно? Однако выглядят трущобные многоквартирные дома еще хуже. Коридор выкрашен такой краской, которая и цветом, и густотой, и комковатостью в точности напоминает жидкую грязь. Мы с Паркером входим внутрь и видим у лестницы три мусорных бака. За мусорными баками имеются две двери — одна ведет в подвальную квартиру, а вторая — к квартире на первом этаже, откуда выскакивают двое-трое ребятишек. И тут же их мать восходит в дверном проходе, точно Луна, отражая свет лампочки в двадцать пять ватт и что-то крича на испанском. Затем детишки протискиваются обратно, оставляя нас наедине с мусором и любопытной живой картиной из жидкой грязи. Некогда здесь обработали грязной краской решительно все, включая коробочку с зуммером дверного звонка. Из коробочки даже не потрудились вытащить проводку — просто обрезали провода и покрасили их огрызки. Так здесь и получился этот цвет под названием «землевладельческий бурый», необычайно стойкий к времени, всемирному потопу, тропической жаре, арктическому холоду, крутым разборкам, помоям, крови, возбудителям проказы, тараканам размером с мышей, мышам размером с крыс, крысам размером с терьеров, а также к местным жителям из числа люмпен-пролетариата.

По пути наверх в мутном сумраке оказывается столько поворотов, что я решительно не понимаю, у какой именно двери мы наконец останавливаемся. Однако Паркер невесть как находит нужную и стучит.

Какое-то время мы ничего не слышим, однако из-за двери пробивается свет. Наконец кто-то внутри спрашивает:

— Кто там?

— Бен! — говорит Паркер. — Это я.

Следует еще одна длинная пауза, а затем дверь открывается. В дверном проходе, подсвеченный сзади охряным светом, стоит парнишка с очень густой шапкой волос на голове и бородой а-ля Распутин. Шапка волос и борода создают довольно странное сочетание. Волосы золотистые, слегка рыжеватые, но главным образом золотистые и очень густые, пучковатые, примятые на висках и у лба. Однако борода у парня совершенно другого цвета. Она рыжая и жесткая, как нейлоновая кисть для покраски стен.

— Ах, — говорит Паркер, — какой клевый пейзаж!

Бен ничего не произносит в ответ. Он просто стоит в дверном проходе в белых парусиновых брюках и резиновых сандалиях «зорри». Никакой рубашки на нем нет. Парень выглядит крепким как рисовый пудинг.

— Клевый пейзаж, — повторяет Паркер и тянет руку к распутинской бороде Бена.

Тому явно мучительно слышать, как его старикан использует хипповый жаргон. А я все думаю, до чего же странный вид у парня: небольшой комок рисового пудинга, — облепленного всеми этими буйными волосами. Все понимающий Паркер понимает и это. Однако он смущен, и именно в этом его проблема.

— Когда это ты успел, сынок? — спрашивает Паркер. — Я про бородень говорю. Когда ты ухитрился такую бородень отрастить?

Бен по-прежнему молча стоит в дверном проходе. Затем он суживает глаза и прикусывает нижнюю губу в духе итальянского крутого парня, следуя манере Джека Пэланса в фильме «Паника на улицах».

— «Бородень» — очень старое словцо, — поясняет отец. — Оно появилось еще до твоего рождения. Году эдак в одна тысяча восемьсот третьем. Я просто воспользовался очень старым словцом из моего детства. Ты никогда не слышал песни, которая начинается так: «Альфа, бета, дельта, нате, на хрен, покер»? Это была очень хипповая песня.

Бен молчит.

— Да я шучу, сынок, — продолжает Паркер. — Я просто хотел немного с тобой поговорить.

— Хорошо, — говорит Бен, открывает дверь пошире, и мы проходим в квартиру.

Там мы сразу же попадаем в некое подобие кухни. В углу — газовая плита, все четыре конфорки которой включены — очевидно, согревая помещение. Квартира состоит всего лишь из одной комнаты того типа, который можно было бы охарактеризовать как предельно захудалый. Стенам по-настоящему недостает больших кусков штукатурки, и там видна сетка, совсем как в карикатуре на предельно захудалую квартиру. Пол заляпан грязью и выглядит так, словно его кто-то грыз. А с одной стороны виднеется очередная из все накапливающихся ошибок того дня: еще двое парней.

Оба молодых человека так плотно прижимаются к стене, словно их туда прилепили. Один из них, слегка горбясь, застыл у стены в вертикальном положении. Это круглолицый малый с редеющими светлыми волосами и усами как у моржа. Другой парень, худой, похожий на латиноса, щеголяющий длинными черными волосами, находится рядом с первым, но он сидит на полу, плотно прижимаясь спиной к стене. Оба молодых человека глядят на нас как на Смоляное Чучелко или как на парочку крутых метисов, встретившихся им по дороге в Акапулько. В комнате висит сладковатый запах. Все понимающий Паркер, однако, не собирается с этого запаха начинать. Отчасти он выглядит так, как будто его только что треснули дубиной по голове, и его симпатическая нервная система решает, следует хозяину дергаться от удара или сгибаться пополам. Итак, Паркер наконец-таки попал в самую гущу хлопников, в их караван-сарай.

Все дружно молчат. Наконец Бен кивает в сторону круглолицего малого и говорит:

— Это Джейвак.

Затем он кивает в сторону малого, сидящего на полу, и говорит:

— А это Эйвак.

Джейвак еще какое-то время смотрит на Паркера, словно бы видя в нем Соломенное Чучелко, а затем его губы очень медленно и очень лукаво расходятся в широкой улыбке. Проходит девять-десять секунд, и Джейвак протягивает Паркеру руку. Тот принимается энергично ее трясти, но как только он начинает это делать, парень, сидящий на полу, Эйвак, резко выбрасывает свою руку вверх. Он не трудится встать или хотя бы взглянуть на Паркера. Он просто выбрасывает руку над головой и ждет от Паркера рукопожатия. Паркер так нервничает, что невольно пожимает ему руку. Затем Паркер представляет меня. Все это время Бен не заморачивается тем, чтобы представить Паркера. Он не берет на себя труд сказать: это, мол, мой отец. Очевидно, папашам здесь не следует показываться в коричневом честерфилде, с явной мольбой в жалком и дрожащем голосе, заявляя, что им просто хочется немного поговорить с сыновьями.

Паркер по-прежнему кутается в свое пальто, словно это флаг или щит, и внимательно разглядывает обстановку. Он просто не может оторвать глаз от этого места. Между кухней и другой частью квартиры имеется низкая перегородка, примерно в полстены, а от ее верха до потолка тянутся две забавные колонны. Один бог знает, что здесь раньше было. В задней части комнаты виднеется еще одна исключительно ветхая часть стены — очевидно, там некогда имелась каминная доска, которую позднее с мясом оттуда вырвали. Окна занавешены какой-то вшивой одеждой. Местный декор вряд ли вам очень понравится. Это некая разновидность типично хлопниковского мусора. Нечто подобное имеется практически в каждой квартире Нижнего Ист-Сайда. Всякая разная мелочь загаживает весь пол — тут носок, там сандалия «зорри», где-то еще грязная футболка, брошюра евангельских проповедников, какая-то шерстяная набивка, старые плавки из синей шерсти с белым поясом, использованный лейкопластырь. Короче говоря, вся эта дрянь замусоривает словно бы обгрызенный пол. Почти никакой мебели нет — только матрац в углу, накрытый очень комковатым на вид одеялом. Еще тут есть столешница без ножек, водруженная на какие-то ящики. Паркер продолжает, разинув рот, все это разглядывать.