Потерь у противника тогда было очень много. Поле боя было усеяно трупами немецких вояк, горели несколько танков, была подбита и самоходка «фердинанд». Штрафники-танкисты сумели его «реанимировать» настолько, что развернули в сторону пытающихся прорваться фрицев и даже сделали несколько удачных и весьма полезных выстрелов по ним. Когда я после этих боев оказался в госпитале, у меня о случае с немецкой самоходкой начали слагаться стихи, названные потом «Эх, крепки ребята-штрафники» и ставшие со временем песней-маршем штрафников.

Наши потери здесь тоже были значительными. Как будто нам была дана своего рода «компенсация» за сравнительно более успешные боевые действия в предыдущие дни и за менее ощутимые потери, которые мы несли на прежних этапах наступления. Имеющиеся в моем распоряжении ксерокопии архивных документов, в том числе приказы по батальону, свидетельствуют о том, что только за 26 июля из числа офицеров комсостава погибли 4 человека: старшие лейтенанты Георгий Пильников и Илья Остапенко, лейтенант Николай Грачев и младший лейтенант Владимир Анисимов.

Точными документами о числе погибших там штрафников, к сожалению, я пока не располагаю. Но представить это можно, если в тот же день, согласно архивным данным ЦФМО РФ, получили ранения 10 офицеров постоянного состава, в том числе автор этих строк и близкие мне друзья, старшие лейтенанты Иван Янин, Владимир Архипов, Василий Бондарев, Сергей Сисенков и еще несколько офицеров. Это только за тот день, 26 июля, а потери были и до, и после. Надо полагать, что потери бойцов в те же приказы просто «не уместились», есть в них только ссылки на списки в «делах разной переписки», до которых сотрудники ЦАМО пока не добрались.

До дня, когда окруженная с нашим участием группировка немцев была пленена войсками фронта, гитлеровцы трое суток отчаянно пытались прорваться на запад. Но гвардейцы и штрафники стояли действительно насмерть. Только теперь я начинаю полностью осознавать, до какого же предела напряжения дошли мы и наши бойцы в те дни, если у всех нас под конец исчезло само чувство страха погибнуть!

В середине очередного дня боев за Брест, 26 июля 1944 года, немцы шли плотной массой в бесчисленную из атак, предпринятых с самого утра, пытаясь прорваться через наш участок. Теперь уже без прежней спеси они шли не в полный рост, а ползли, прижимаясь к земле, то ли под угрозой расстрела своими же офицерами, то ли в отчаянии. Им удавалось иногда приблизиться к нашим позициям на расстояние броска гранаты, однако, несмотря на их шквальный огонь, гранатами забрасывали фашистов мы.

Тут у меня возникла возможность подкрепить сказанное конкретным документом. Меня, офицера комсостава штрафбата, по моим книгам о 8-м штрафбате, как читатель, вероятно, уже отметил, часто находят дети или внуки бойцов-штрафников, смывавших допущенную ими вину (какой бы степени она ни была) в нашем штрафбате. В феврале 2016 года меня нашел Прохоров Сергей, внук Прохорова Федора Глебовича — бойца-переменника, служившего в 8-м ОШБ летом 1944 года. По завязавшейся с Сергеем переписке и присланным им документам удалось установить, что офицер вет/сл (звание не установлено) Прохоров Ф.Г. в боях периода операции «Багратион» проявил исключительное воинское мастерство и обыкновенной винтовкой без оптического прицела действовал как снайпер и, судя по наградному листу, в составе взвода в течение суток принимал участие в отражении 8 контратак противника, пытавшегося прорваться по шоссе Брест-Варшава. Будучи ранен, ни на шаг не отступил с занятых позиций и продолжал упорно сражаться. За 26 июля с меткостью снайпера уничтожил 17 немцев и был представлен к ордену Славы III степени. Приказом командарма Белова был награжден орденом Отечественной войны II степени.

Возвращаясь к тому, пожалуй, самому напряженному бою 26 августа, скажу: когда я поднялся из своего небольшого укрытия и швырнул в эту ползущую массу очередную гранату, рядом со мной погиб пулеметчик, так и не успевший отрыть достаточно надежное углубление в земле.

Бросился я к замолкшему «Дегтяреву» и в этот момент почувствовал сильный удар в пах правого бедра, как мощным электротоком. Падая, как-то совершенно непривычно перестал ощущать всю правую ногу. Кое-как перекатился к пулемету, выпустил несколько очередей из пулемета по ползущим к нам и беспрерывно стреляющим фрицам, но почувствовал, что нога потеряла способность не только повиноваться моим попыткам двигаться, но стала ощущаться как лишний, тяжелый, очень неудобный груз. Я не мог пошевелить ею, сдвинуть ее с места, чтобы переползти для смены позиции хоть на один шаг. Только тут ясно почувствовал липкое тепло в правом паху, увидел кровь, проступившую через брюки. Понял: теперь уж точно ранен. Как потом было записано в госпитальной справке о ранении, это было «слепое пулевое ранение в верхнюю треть правого бедра с повреждением нерва». Потому нога мне и не повиновалась, и ощущал ее как что-то чужое.

Атака к тому времени была отбита. Фрицы, оставшиеся в живых, поползли назад. В образовавшемся затишье мой верный ординарец Женя Вдовин оттащил меня в какое-то углубление вроде воронки и побежал искать полковую санитарку. Тут я и обнаружил обильное пульсирующее кровотечение. Значит, повреждена еще и какая-то артерия. С моими скромными медицинскими познаниями догадался: чтобы хоть немного уменьшить кровотечение, нужно как можно сильнее большими пальцами обеих рук давить на место ранения.

Вскоре Женя тащил за руку санитарку, совсем юную, почти девочку, в военной форме, волочившую огромную по сравнению с ней самой сумку с большим красным крестом. Моего собственного перевязочного пакета (ИПП) и перевязочного материала, который был у санитарки, явно не хватало для тугой, давящей повязки, которая одна могла остановить кровотечение. Жгут — верное средство для этого — на место моего ранения никак нельзя было наложить, хотя очень симпатичная и, видимо, еще малоопытная сестричка милосердия пыталась это делать. Место для повязки было тоже неудобным, тем более что эта девушка заметно стеснялась оголенного тела в том самом месте. От предложенного мне Женей его ИПП я отказался. Ведь никто не застрахован, что он ему самому не понадобится!

Чтобы остановить кровотечение из раны и наложить тугую повязку на очень неудобное место, пришлось нам использовать мою пропотевшую, просоленную нательную рубаху, которую помогли мне снять Женя и эта миниатюрная чернобровая санитарка. Закончив перевязку, поволокли они меня на полковой пункт сбора раненых, который был метрах в двухстах от линии огня. Бросив прощальный взгляд на столь памятное мне поле боя, я увидел, что оно было на самом деле лесом, но каким-то изломанным, изуродованным многодневным боем. Горячий металл, прилетавший от противника пулями и осколками, как жуткий смерч, расщепил не только ветки, но и стволы деревьев, опустивших будто в смертельной печали свои перебитые верхушки и повисшие ветви.

Как мне теперь стало известно по архивным материалам ЦАМО РФ, после завершения боев по окружению брестской группировки противника в нашем батальоне из 670 бойцов переменного состава, пошедших в наступление при операции «Багратион», осталось всего 378 человек, в том числе: