Оказалось, тогда просто сработал стереотип мышления: вовсе это был не артиллерийско-минометный обстрел, взвод подорвался на шпринг-мине, то есть немецкой «прыгающей» мине, знакомой мне еще по занятиям в училище. Она зарывается в грунт, а над его поверхностью остаются торчать два совсем незаметных проволочных усика, если задеть которые, произойдет взрыв. При этом вначале срабатывает вышибной заряд, основная мина «выпрыгивает» из металлического стакана и уже на высоте одного-полутора метров взрывается. Эта часть мины напичкана не одной сотней металлических шариков и поражает, как шрапнель, больше всего область живота. Ранения часто смертельные, если в течение короткого времени не сделана радикальная хирургическая операция, что в боевых условиях практически невозможно. Вот такая коварная мина покосила нас там.

Страшная картина, к ней даже на войне привыкнуть нельзя. Расхожие мнения о том, что смерть — просто переход в жизнь в другом измерении, что после земной смерти душа переселяется куда-то в царство небесное и даже реинкарнирует в последующие индивидуумы, были многим из нас чужды. И если шли в бой, рискуя жизнью, то не ради этого эфемерного представления о загробной жизни, а ради своей Родины, ради своего долга перед ее народом. По крайней мере, тогда так думали мы.

С обеих сторон дороги фашисты установили больше двух десятков обычных противопехотных мин. Просто рассчитали, что уцелевшие сразу бросятся с дороги в лес, примыкающий к ней, а там… Из всего здесь случившегося странным было то, что по дороге вначале прошло походное охранение со щупами, затем — командир роты с группой 5–6 человек, за ними прошел целый первый взвод. И никто из этих людей не задел коварных усиков. Второму взводу не повезло, а ведь и мой взвод мог не избежать этой участи!

Не знаю, какая чудодейственная сила уберегла лично меня на этот раз. Никаких талисманов я не носил, никаких заговоров не знал, хотя был крещеным.

Посудите сами: буквально за несколько минут до взрыва я почувствовал неловкость оттого, что висевший у меня на груди автомат своим круглым магазином набивал на ходу одно и то же место на груди. Заметив, что я то и дело поправляю автомат, мой ординарец Женя посоветовал мне подтянуть ремень, поднять автомат повыше, что я и сделал, укоротив его ремень на одну дырочку. И почти сразу же прогремел взрыв, один из многих стальных шариков этой мины угораздил прямо в мой автомат, сделав в его металлической части солидное углубление. Так вот отчего я чуть не был сбит с ног. Вся убойная сила этого кусочка металла распределилась по стальной массе моего ППШ.

Конечно, если бы автомат оставался на прежнем месте, то не в его стальном теле углубление, а солидная дырка во мне была бы обеспечена, и как раз в районе сердца. А так отделался я большим синяком поперек всей груди. Что ж, на войне как на войне. Кому-то везет, а другим — нет. Феде Усманову здесь не повезло, пробило грудную клетку навылет. Ранение тяжелое. А как считать, повезло или нет? Могло ведь и убить, как многих его бойцов.

Здесь я немного расскажу о моем друге Феде Усманове. В числе переданных нам в марте 1944 года остатков 33-го ОШБ оказался и лейтенант Фуад Бакирович Усманов, которого назначили командиром взвода в роту капитана Матвиенко, где уже числились я и Ваня Янин.

Как я вскоре узнал, Усманов еще под Сталинградом попал в окружение, пробыл на оккупированной территории немногим более 3 месяцев, вышел оттуда, и его направили в Рязанский спецлагерь НКВД. Там почти 7 месяцев его проверяли, после чего, не найдя компромата, направили в запасный полк офицеров Белорусского фронта, а оттуда — на должность командира взвода в 33-й ОШБ. Хотя и не нашли за ним никакой вины, хоть и на командную должность, но все-таки в штрафбат. Не очень похоже на выбор «из числа волевых и наиболее отличившихся в боях». Похоже на мой случай: хоть и нет моей вины в отцовских делах, но на всякий случай тоже в штрафбат, хоть и не штрафником. Правда, это только мои догадки.

Командир роты оставил тогда с ранеными небольшую группу легко раненных бойцов, по радио доложил в штаб батальона о потерях и о месте, куда нужно прислать медпомощь и средства для транспортировки раненых. Наспех захоронили убитых и так же наспех обозначили, кто зарыт в братской могиле. Нужно было идти дальше.

Здесь я опять отступлю немного от хронологии тех событий и отмечу, насколько важно определиться по карте, сориентировав ее верно на местности, чтобы место захоронения было правильно указано в извещении родственникам. И вот почему я остановлюсь на этом.

Лет через 25 после Победы военная служба занесла меня на восточную часть Украины, в Харьков. И я решил найти могилу моего старшего брата, погибшего на Украине в 1943 году. В «похоронке», полученной тогда на него, было сказано, что захоронен он «на северной окраине хутора Шевченко Шевченковского района Запорожской области». Чего проще: бери карту — и вперед! Но не тут-то было: такого района в этой области вообще никогда не было, а хуторов Шевченко в области было аж 11. Скольких трудов и времени мне и облвоенкомату понадобилось, чтобы с помощью архива Министерства обороны СССР по датам прохождения с боями той воинской части, которая прислала «похоронку», выяснить, в каком из хуторов Шевченко она вела бои в день гибели брата. Потом нужно было установить, в какую братскую могилу уже после войны сносили останки погибших, из каких одиночных могил. Только спустя многие месяцы мне удалось наконец припасть к земле, навечно укрывшей моего старшего брата в Пологовском районе Запорожья. А ведь многие потомки погибших спустя уже 70 лет после войны так и не могут найти могилы героев, чтобы им поклониться.

Тогда, в 44-м, после взрыва той злополучной мины, рота уже в двухвзводном составе двинулась дальше выполнять поставленную задачу. На закате нас снова неожиданно обстрелял противник. Огонь велся со стороны березовой рощи, получившей у нас из-за ее очертаний на карте название Квадратная. Мы находились на западной окраине какого-то села. Расстояние до рощи было приличным, и многие надеялись, что пули нас не достанут, и не очень-то беспокоились об укрытии.

Однако вдруг в роще заговорил немецкий крупнокалиберный пулемет, и стоявший у стены деревянного сарая, рядом со мной, высокого роста штрафник вдруг медленно стал оседать вниз, сраженный этой очередью, едва не задевшей также нас, кто стоял рядом. Пуля пробила ему грудь насквозь. Замечу, что в штрафбате к тому времени санинструкторы назначались в каждом отделении из штрафников — медицинских, или даже ветеринарных специалистов; им выдавались дополнительные перевязочные пакеты.

Перевязали раненого и оттащили за сарай, а потом его перенесли на батальонный сборный пункт раненых. Оттуда уже наш начальник батальонного медпункта (БМП) Степан Петрович Бузун занимался эвакуацией раненых на медпункт полка или в медсанбат.

Роща Квадратная, которой мы наконец овладели, оказалась одним из рубежей, с которых противник перестал уходить со своих позиций, оставляя маневренные заслоны и минированные участки. Рубежи эти приходилось теперь брать с боями, отбивая по 3–4 контратаки за день, но наступательный порыв, несмотря на ощутимые потери, не угасал. Казалось, не было тогда нужды в политработниках для поднятия боевого духа бойцов, он и не иссякал, хотя физическая усталость от многодневных маршей и боевых столкновений уже граничила с изнеможением. Но заметная фигура майора Семена Оленина да менее крупного телосложения майора Павла Пиуна, ветерана батальона со сталинградских боев, будто незаметно, но добавляли уверенности.