Остальных Горчаков не запомнил. Кудзуки хотел было начать, но массивный Шубников пробасил:

— Неплохо бы глотку промочить, хозяин…

— Сейчас, сейчас… Чай? Кофе?

— Мы не дамы в положении! Нам что-нибудь покрепче, — поморщился осанистый генерал Кислицын.

— Всему свое время, господа. Успеете принять горячительное. А чаек сейчас принесут.

Кудзуки нажал кнопку, влетел Куколка, выслушал распоряжение и ретировался. Пока пили чай, Горчаков рассматривал присутствующих, слышал он о них немало. Коно представлял фашистское общество «Кёвекай» («Сотрудничество наций»)[194], созданное в Мукдене в начале тридцатых годов, сразу же после оккупации японскими войсками северо-восточных провинций Китая. Инициатива создания общества принадлежала штабу Квантунской армии. «Кёвекай» оправдывало захватническую политику Японии, пропагандировало господство Страны восходящего солнца в Азии, распространяло всевозможные инсинуации о «северном соседе» — Советском Союзе, активно участвовало в превращении Маньчжурии в плацдарм для подготовки войны против СССР. На всей территории, где находились войска Квантунской армии, «Кёвекай» имело специальные боевые группы «сен-подан», которым, в случае войны с Советским Союзом, предстояло организовывать диверсии на железных дорогax — взрывать мосты, поджигать склады, совершать террористические акты. Генерал Кислицын возглавлял созданное японской разведкой «Главное бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжоу-Го» — ГБРЭМ — административный орган белоэмигрантов в Манчьжурии, тесно связанный с «Кёвекай». Подчинялось «Бюро» японской военной миссии в Харбине и выполняло ее задания: вербовало эмигрантов для антисоветской деятельности, обучало их диверсионному делу, формировало отряды шпионов и диверсантов и организовывало их переброску в СССР.

Жуково-черный, пшютоватый[195] Миримский, сын крупного помещика, руководил харбинским филиалом РФС. «Российский фашистский союз», возникший в 1931 году, поначалу назывался «Российской фашистской партией». Тесно связанный с японской разведкой в Маньчжурии, РФС ею финансировался, выполнял ее задания, забрасывал в СССР шпионов и диверсантов.

Мастодонистый Шубников, купеческого вида детина, представлял «Монархическое объединение в Маньчжоу-Го», детище японской военной миссии в Маньчжурии. Под эгидой этого объединения, по идее японцев, должны были объединиться для антисоветской работы все белоэмигрантские организации в Китае. Разумеется, деятельность монархистов направлялась и контролировалась японцами.

Бывший подполковник Лукашенко возглавлял «Союз мушкетеров имени князя Никиты». Название вызывало немало кривотолков, о «мушкетерах» ходили едкие анекдоты — глупость и фельдфебельские замашки Лукашенко были притчей во языцех. Шеф «мушкетеров» с распростертыми объятиями принимал в «Союз» самых оголтелых антисоветчиков и такое отпетое бандитье, что японская разведка была иногда вынуждена одергивать не в меру ретивого помощника. «Союз мушкетеров» всецело содействовал японцам в осуществлении их агрессивных планов.

Узнал Горчаков и шефа «Национальной организации русских разведчиков», сформированной из реакционной белоэмигрантской молодежи. Эта организация широко использовалась японской разведкой для шпионско-диверсионной работы против Советской России; и руководителя «Дальневосточного союза казаков», созданного японской военной миссией для объединения казаков, бежавших в Китай с разгромленными частями Семенова, и других атаманов. Казаков японцы ценили, эти «кадры» хозяев не подводили.

Был в кабинете и руководитель «Дальневосточного союза военных», генерал с трудной немецкой фамилией. «Союз», объединявший белоэмигрантов-офицеров, как и прочие подобные организации, боролся против СССР.

Слетелись коршуны! Зачем? Ответа Горчаков не получил: Кудзуки не счел необходимым пускаться в объяснения. Разумеется, эти люди собрались не только для того, чтобы выслушать отчет о действиях его группы, у них наверняка есть дела поважнее. Очевидно, что-то произошло, — присутствующие явно взволнованны, взбудоражен даже полковник, а он умеет владеть собой. О чем же шла речь?

Четыре телефона на письменном столе периодически позванивали, Кудзуки не реагировал, когда же пробудился аппарат, стоящий на изящной тонконогой тумбочке, полковник поспешно схватил трубку. Присутствующие притихли, кто-то шепотом пояснил:

— Токио, господа. Важные новости.

Закончив разговор, Кудзуки выпрямился, горделиво расправил плечи.

— Поздравляю, господа! Доблестные германские войска вышли к Волге. Солдаты армии фюрера пьют воду великой русской реки. Сталинград вот-вот падет и…

— И настанет наше время! — вскочил Шубников. — Близок час освобождения многострадальной матушки-России, за нее мы все готовы жизнь отдать…

— Слава тебе, господи всеблагий, — размашисто перекрестился генерал Кислицын. — Наконец!

— Пора трубить общий сбор! — воскликнул Лукашенко. — Застоялись мои мушкетеры! Повеселимся, господа! Коммунистам кровушку пустим. Ох, пустим!

Горячность продолжателя дела безвестного князя Никиты отрезвила полковника.

— Ценю ваш патриотический порыв, господа, понимаю ваше волнение. Но решающее слово скажет Квантунская армия. Она готова и ждет приказа, который последует в должное время и должный час. Вы же, господа, наши союзники в исторической борьбе с коммунизмом…

Участники совещания скисли: хозяин поставил их на место, недвусмысленно намекнув, чего стоит каждый.

…Горчаков собирался подробно доложить о ходе и завершении операции «Хризантема», но его слушали рассеянно, Миримский откровенно позевывал, Кудзуки поторопил докладчика, предложив опустить детали, доклад получился скомканным. Горчаков ждал вопросов, но аудитория молчала, один Лукашенко осведомился:

— А накрошили порядочно?

Горчакова передернуло, глядя поверх самодовольной, украшенной пышными бакенбардами физиономии, он сказал:

— Потери противника не подсчитывались даже приблизительно.

Больше вопросов не задавали, проводив участников совещания, Кудзуки попросил Горчакова остаться и, не дожидаясь ухода адъютанта, сказал:

— Вы, князь, разочарованы, ожидали иного приема. Не вините этих господ, Красная Армия терпит жестокое поражение, и весть об этом, естественно… Теперь расскажите все. И никакой ретуши: называйте вещи своими именами.

Горчаков докладывал почти два часа. Кудзуки не перебивал, делая пометки в блокноте. Когда Горчаков умолк, полковник пожал ему руку:

— Ваш подвиг должным образом оценен, вы представлены к высокой награде, материалы уже посланы в Токио. Теперь займетесь захваченными пограничниками. Их нужно выжать, как лимон.

— Но я не следователь…

— Постарайтесь, князь: пограничники могут дать интересные сведения. И не миндальничайте, без сантиментов.

Петухов ходил взад-вперед. Камера тесная, узкая, решетчатое окошко под потолком пропускает слабый свет. А неба не видно, и неизвестно, какое оно: голубое или затянутое черными тучами. Скорей всего пасмурно, предзимье. А в душе сплошной мрак. Вот уже две недели пограничники в плену, вывезены в глубь Маньчжурии, расстреливать их японцы не торопятся, очевидно, будут допрашивать, что ж, пусть допрашивают, пытают, но острее боли физической — душевная: что думают товарищи на заставе? Убиты? Утонули в реке? Пропали без вести? Домой уже, наверно, отправлена похоронка, трудно представить лицо матери, получившей серый квадратик.

Подобно многим своим сверстникам, Петухов считал, что беды его минуют, ранить, конечно, может, и не однажды, но убить… Для него еще не отлита пуля. В какой-то книжке прочел Костя эту фразу, она запомнилась, прилипла и молодых колхозниц из прифронтовых сел, учительниц, телефонисток, библиотекарш, всех тех, с кем хоть на часок перекрещивалась Костина тропка, разила наповал. Только на медицинских сестер и санитарок красивая фраза не действовала — эти девушки нагляделись на убитых «неотлитыми» пулями вдосыт.

На заставе тоже о смерти не думалось, здесь