дикари! Петухов выхватил горсть риса и тут же высыпал в котелок.

— Горячий!

Потом приспособились, черпали крышкой котелка, Говорухин причмокивал, с хрустом круша зубами хрящеватое мясо, смаковал подливу.

— Соленое, Кинстинтин. Не потравят, часом?

— Вскрытие покажет.

Котелки заблестели, отполированные; охранники ушли.

— Кваску бы, — мечтательно протянул Говорухин. — Или морса.

Пограничников мучила жажда; воды им не дали.

После ужина (рис с соленой рыбой) Петухов жестами попросил напиться, унтер притворился, что не понял. Говорухин нахмурился.

— Кинстинтин! А ведь они нас заарканили.

— Как это?

— Осолонились мы порядком. Хитро задумано.

«Измором хотят взять», — подумал Костя; пить хотелось все сильнее. Чтобы отвлечься, он попытался думать о заставе, но жажда палила огнем, губы спеклись, рот пересох. Костя закрыл глаза и явственно увидел ручей — светлый, прозрачный…

— Напиться бы, Кинстинтин. У нас знаешь какие родники? Водица студеная, зубы ломит.

Ночью по ногам бегали жирные пасюки. Петухов равнодушно стряхивал их, Говорухин вскрикивал от страха; не выдержав, растолкал товарища:

— Слышь, Кинстинтин, поднимайся. Зверье поганое шастает.

— Это крысы, давай спать. Во сне хоть пить не хочется.

— А мне речка снилась…

Облизывая вспухшим языком кровоточащие губы, Говорухин пространно рассказывал о родной деревне, он очень боялся крыс и, опасаясь, что товарищ заснет, болтал без умолку. Костя лежал, закрыв глаза, тщетно пытаясь скопить слюну, чтобы затем проглотить.

— Самая паскудная тварь крыса. У соседей в люльку забралась, мальчонке пальчик попортила. Он в крик, баба проснулась, та с люльки шасть…

Забылись на рассвете под горластую перекличку петухов. Утром солдаты принесли завтрак, Говорухин взял котелок, покрутил распухшим носом:

— Пахнет! А попить обратно не притащили, стервы!

Костя не ответил, язык царапал горло наждаком, гортань горела.

Днем, когда муки стали невыносимыми, пленных повели на допрос. Толстый офицер приветствовал их как старых знакомых, узкие глазки лучились.

— Товарной хорсё кусай? Есце не надо? — участливо осведомился переводчик. — Господин капитан интересуется: мозет, жераете вода?

Петухов сонно уставился на хилого японца.

— Не-а. Не хотим.

Переводчик захихикал.

— Русика шутка хорсё. Русика рюди рюбят шутить.

— Любим, — сказал Говорухин. — Обожаем. А пить мы не желаем. Да и вода, поди, у вас не вкусная. Квасу бы сейчас…

Ночью Говорухин скрипел зубами.

Прошло двое суток. Пограничники отказались от пищи: по-прежнему охранники приносили вымоченный в рассоле рис да круто посоленную кету.

— Есть хочется, — хрипел Говорухин.

— Нельзя, Пишка. Озвереем от жажды.

Терпели еще день. Ночью Косте привиделась река — полноводная, глубокая. Прозрачно-холодные волны мерно лизали берег, шуршали ракушки, камушки. Утром Петухов проговорил задумчиво:

— Сегодня этому капиташе я зубов поубавлю!

— Чего удумал, Кинстинтин? — встревожился Говорухин. — С ума-то не сходи. Мы ваньку валяем, японцам сроки срываем.

Говорухин попал в точку. Командир японского полка, получивший приказание прощупать советскую границу на участке заставы «Турий Рог», действительно спешил, ежедневно ему звонили из штаба армии, торопили; в недалеком будущем предполагалось нанести удар именно на этом направлении, необходимо выявить силы противника — огневые средства, части поддержки. А тут повезло — взяты русские пограничники. Случай редчайший. Командир полка досадовал, что поспешил донести «наверх» о захвате пленных, следовало сперва их допросить, вырвать нужные сведения. В решительных выражениях полковник обвинил Маеда Сигеру в нерасторопности, предупредив, что за это придется отвечать.

Капитан заверил командира полка, что необходимые данные будут вот-вот получены, — жажда заставит пленных заговорить.

— Вы недостаточно знаете русских пограничников, Маеда-сан. Они беспредельно преданы Родине.

— Ничего. Я поставил их в затруднительное положение и…

— Поспешите, капитан. Настоятельно рекомендую.

Тон командира полка сомнений не оставлял, но Сигеру не огорчился: выход отыщется.

…Пленных подтолкнули прикладами, перешагнув порог, они зажмурились от света: ярко горели мощные лампы, сидевший за столом японец в штатском округло повел рукой, предлагая сесть. У окна стоял стройный офицер в лихо заломленной фуражке. Щегольской китель, погоны отливали золотом, хромовые, тонкой кожи сапоги.

Пограничники стояли, молча разглядывая пришельца из прошлого.

— Беляк! Натуральный беляк! — удивился Говорухин. — Как в кино.

— Молчать! — приказал офицер. — Я прапорщик русской армии Лещинский. С кем имею честь? Судя по изъятым у вас документам, вы Говорухин Пимен Данилов и Константин Васильев Петухов, нижние чины советской пограничной стражи. Не так ли?

Лещинский, в свою очередь, тоже с любопытством оглядывал пленных: так вот они какие, коммунисты!

Вошел Маеда Сигеру, Лещинский вытянулся, щелкнул каблуками. Накануне капитан потребовал заставить пленных дать показания.

— Добудьте исчерпывающую информацию. Командование намерено подробно изучить оборону участка заставы, где служили эти солдаты. Желательно знать как можно больше о береговых укреплениях, огневых точках. Мы с вами побывали в этом районе, поэтому нам предстоит исчерпывающе охарактеризовать его в рапорте начальству. Оттого нам и отдохнуть не дали, поручили работу с пленными. Нужно выжать из них как можно больше. Надеюсь на вашу помощь, господин Лещинский.

— Сделаю все, что в моих силах, господин капитан.

Лещинский старался, вопросы ставил обстоятельные, сознательно их упрощая, — пленные явно не интеллектуалы, черная кость. Поначалу задавал совсем легкие: сколько пограничников на заставе, фамилии начальника, командиров. Пленные с ответами не торопились. Тот, что постарше, с заплывшим глазом, упрямо смотрел в окно, другой, совсем мальчишка, держался вызывающе. Он первым развязал язык.

— Сколько на заставе бойцов? Вот уж не знаю. С арифметикой не в ладах с детства. В школе выше тройки не получал.

— И все же ответить вам придется. Итак, численность личного состава? Вооружение? Отвечайте! Не забывайте, что вы в плену.

— Как можно! Сколько у нас народу, спрашиваете? Так и быть, скажу. Полтыщи. Пулеметиков десятка четыре. А то и пять. Станковых, конечно.

— Чепуха! — вскипел Лещинский. — Чушь. Назовите фамилию начальника заставы.

— Запупышкин. Или нет, Перепрыжкин.

Лещинский покраснел, над ним явно издевались.

— Советую говорить серьезно. Не забывайте о вашем положении. Юмор может стоить очень дорого. Фамилия начальника заставы?

— Кошкимышкин! А может, Раздватришкин.

— А вы что скажете? — спросил Лещинский Говорухина. — Пограничник молчал.

Маеда Сигеру, сидевший в стороне, бросил стоявшему у двери унтеру несколько слов. Тот принес кувшин с водой, фужеры. Капитан протер белоснежным платком фужер, налил воду. Вода голубела под солнечным лучом. Маеда Сигеру кивнул Лещинскому — переводите.

— Вот частица хрустального чистого потока. Он рождается высоко в горах, несет в себе прохладу, освежает путника, утоляет жажду. Нет ничего мучительнее жажды, — с пафосом говорил Маеда. — Нет ничего прекраснее глотка воды, мгновения, когда иссохшие губы касаются края наполненной живительной влагой чаши…

Русские слушали с напряженным вниманием, ловили каждое слово, пограничник постарше весь напрягся, юноша приоткрыл спекшийся рот, облизал губы. Маеда Сигеру поднял бокал, медленно поднес к квадратному лягушачьему рту, пил неторопливо, маленькими глотками, остаток выплеснул.

Вода брызнула на пол, юный пограничник вздрогнул,