Поймите это, молодой человек, и не упрямьтесь; лишь чистосердечные ответы спасут вам жизнь, а жизнь вещь стоящая, уверяю вас. Прежде всего меня интересует характеристика командного состава. Что за люди ваши офицеры? Наклонности, привычки, слабости, характер? Рассказывайте подробно, не упускайте деталей. И не бойтесь меня утомить, я слушать умею.

Внезапно Горчаков понял, что все его красноречие напрасно, пленный не заговорит даже под пытками. Ничего удивительного, ведь он — представитель народа, который отважно сражается с немцами один на один, иностранная пресса пестрит сообщениями о таких вот юнцах, они бросаются под танки, закрывают грудью амбразуры дотов. Фанатики! Как же быть? Сломать мальчишку? Собственно, что может знать нижний чин пограничной стражи? Прежде всего он знает своих командиров…

— Вы коммунист?

— Комсомолец. Это в общем одно и то же.

Сталинский выкормыш, из молодых, да ранний! Шансов получить от него стоящие данные мало, а Кудзуки ждет и не примет никаких оправданий. Остается применить насилие. Метод не самый лучший, зато эффектный. Иного пути нет.

— Хотите или не хотите, мой юный друг, а отвечать вам все равно придется! Взываю к вашему разуму. Будьте благоразумны, не вынуждайте меня идти против совести. Поверьте, в нашем распоряжении достаточно средств, чтобы заставить вас давать показания. И вы заговорите, но будете уже не человеком, а жалким обрубком. Во имя чего вознамерились вы страдать, зачем вам это? Нас здесь никто не слышит, на заставе о ваших откровениях не узнают, мы не станем трубить на весь мир о том, что нам скажет советский пограничник. Мы вас подлечим, дадим возможность осмотреться, будете учиться, поступите в университет, например, в Пекинский, прекрасное учебное заведение. Соотечественники — в Китае большая русская колония — вам помогут; в средствах стеснены не будете. Принимайте мое предложение, ей-богу, это лучше, чем гнить в каменном мешке!

— Хорошо поешь, пташечка! Такого соловья бы в клетку — ох и на…ал бы!

Оскорбленный Горчаков вскочил, замахнулся, сдержался с трудом, даже испарина на лбу выступила. Прошелся по комнате, заложив руки за спину. Передвинул кольцо с драгоценным камушком, как делал всегда, намереваясь пустить в ход кулаки: камень мог потеряться. Подойдя к пленному, встретил ненавидящий взгляд. Мальчишка не пятился, не отступал, набычившись, готовился к самому худшему. Да он и впрямь не робкого десятка! Смерти не страшится, вынесет пытки… И все же разумнее воздержаться от крайних мер, попытаться еще раз выудить сведения, перехитрить упрямца.

Горчаков закурил, поплыл сизый дымок.

— Грубо, молодой человек. Грубость в полемике не аргумент. Поносить недруга дело нехитрое, ума не требует.

«Он прав, — подумал Петухов. — С такой тактикой долго не протянешь. Прямая дорога под пулю. Их что-то интересует, пусть попробуют эти данные получить. Шиш с маком получат! Слова не оброню».

Горчаков, похоже, понял состояние пленного, заговорил о благах, ожидающих каждого, кто решится порвать с коммунистическим раем. Он все больше возбуждался, пустил в ход все свое красноречие, говорил не переставая:

— Не думайте, что вас обсыплют золотом, вы не ученый, не инженер, быть полезным в дальнейшем не сможете. Сведения, которые вы нам дадите, возможно, представляют некоторый интерес, но переоценивать себя не следует. Пройдет немного времени, и они устареют. Все быстротечно в этом мире. Кроме того, у нас немало иных возможностей для получения необходимой информации. Захватим еще пару-другую ваших товарищей, произведем разведку боем. Дальневосточная граница в настоящее время практически представляет собой линию фронта, инциденты вспыхивают постоянно. Считаться с условностями командование Квантунской армии не станет.

— Ваши хозяева — мастера всяческих провокаций.

— Давайте говорить по существу. Ваша позиция бессмысленна, сопротивление бесполезно. Допустим, вы будете играть в молчанку, и мы ничего от вас не получим. Предположим, вам это удастся, немножко пофантазируем. Что же вас ждет в этом случае?

Пограничник молчал.

«Мальчишка растерян, — удовлетворенно отметил Горчаков. — Комсомол научил его мыслить прямолинейно — белое есть белое, черное — черное. Голый примитив».

— Итак, вам нечего сказать. Тогда послушайте. Поскольку вы особой ценности для нас не представляете, а помочь нам не хотите, вас отправят в Россию, обменяют на кого-нибудь из наших, кто сейчас кормит блох в застенках Хабаровской ЧК. Подобные вещи практикуются. А знаете, что вас ожидает на родине? Тюрьма. В самом начале жизни вы конченый человек.

— Приятная перспектива. За какие грехи мне это уготовано?

— Охотно объясню. Вы сдались в плен, нарушили присягу, по советским законам совершили тяжкое преступление, влекущее за собой суровую кару. Вы мне не верите?

— Да, вы правы, виноват перед своей Родиной и готов отвечать по всей строгости законов военного времени. Но спрашивать меня бесполезно, я ничего не скажу.

Горчаков бросил окурок в пепельницу, достал из пачки сигарету, размял двумя пальцами. Что за удивительный народ! Речь идет о жизни и смерти, а ему хоть бы что! Не протестует, смиренно подставляет шею под топор. Мыслимо такое в цивилизованной стране? Где, когда, в какую эпоху, в каком государстве люди так спокойно шли на смерть? В Древнем Египте? В Спарте? При Чингисхане? Не стоит терять времени, мальчишка дьявольски упрям. Что ж, пусть пеняет на себя.

Горчаков вызвал конвой:

— В седьмую его! — И вышел следом.

Петухова спустили по винтовой лестнице в подвал, конвоир подтолкнул его прикладом.

— Потише, ты! Ребра поломаешь.

— А зачем они вам? — мирно буркнул Горчаков. — На спецобработку идете.

Петухов лежал и удивлялся: вроде ничего не болит. Когда обрушился шквал ударов, он решил, что пришел конец: четверо охранников, сбросив кургузые мундиры, били что есть силы, беззлобно и деловито. Выполняли привычную работу. Костя бросался из стороны в сторону, увертываясь от ударов, натыкался на кулаки, падал и снова вставал. Он сопротивлялся и, кажется, удачно, заехал по чьей-то потной физиономии; кто-то заорал. Повторить маневр, увы, не удалось — пограничника свалили на цементный пол.

Его облили холодной водой, Петухов очнулся, откуда-то возник Горчаков, оглядел пленного с любопытством: крепкий малец, не всякий такое выдержит.

— Добились своего, упрямец? Теперь станете сговорчивее?

— Не надейтесь.

— Неужели этот урок вас ничему не научил? Наверно, очень больно?

— Терпимо…

— Значит, получили недостаточно. Придется добавить. А может, перестанете упорствовать?

— Ваши мясники выдохлись. Попробуйте им помочь. Толку, правда, не будет, зато разомнетесь.

В результате этого диалога боец получил дополнительную «порцию». В камеру его принесли в беспамятстве.

Костя шевельнул рукой, вытянул ногу, ломило все тело, ныл затылок; потрогал голову: мокрую, липкую. Кряхтя от боли, сел. Подскочил Говорухин.

— Оклемался? Слава те! Ну и разделали тебя, Кинстинтин! Обработали на совесть, расписали, как бог черепаху, чтоб им удавиться! Чуток до смерти не забили.

— Нельзя. Мы