36

В начале июля Варя едет в «Добрые руки» — раз в неделю она навещает мать. Герти так и сияет: Руби приехала. Для Вари загадка, зачем девушке-студентке каждое лето по собственному почину проводить две недели в доме престарелых, но Руби предложила это ещё первокурсницей и с тех пор ни разу не отступила от своего плана. «Добрые руки» в восьми часах езды от Калифорнийского университета, где Руби осталось учиться год. Каждый раз она налетает пёстрым вихрем — солнечные очки, браслеты, сарафаны, туфли на платформе — и грозного вида белый «рейндж ровер» в придачу. Руби играет с вдовушками в маджонг, читает Герти вслух книги, которые изучает на литературных курсах, а вечером накануне отъезда даёт волшебное представление в столовой. Желающих посмотреть так много, что стульев на всех не хватает, приходится нести из библиотеки. Старушки смотрят затаив дыхание, как дети, а потом выстраиваются в длинную очередь, спеша рассказать, как встречались с братом Гудини или видели, как женщина скользила над Таймс-сквер по верёвке, держась за неё зубами.

— И что же ты собираешься теперь делать? — спрашивает Герти у Вари. — Ты ведь на работу уже не вернёшься?

Герти сидит в кресле с банкой маринованных огурцов на коленях. Руби, лёжа на бабушкиной кровати, играет в телефонную игру под названием «Кровавая Мэри». Дойдя до пятого уровня, она передаёт телефон Варе — та всегда с наслаждением давит шустрый, прыткий помидор, который преграждает путь к сельдерею.

— На работу-то я вернусь, — поправляет Варя, — только уже не в Институт Дрейка.

Матери она сказала, что допустила серьёзную ошибку, нарушив ход эксперимента. Скоро — наверное, когда уедет Руби — она расскажет и о Фриде, и, главное, о Люке. Их с Люком узы были поначалу так хрупки, что Варя боялась сглазить, теперь они хоть немного окрепли, и всё-таки страшно потерять его так же внезапно, как обрела. Они начали переписываться, присылать друг другу открытки, фотографии и прочие мелочи. В мае Люк прислал фотографию, где он со своей новой подружкой, Юко. Юко ему по плечо, с косой чёлкой, кончики волос выкрашены в розовый цвет. На фото она делает вид, будто поднимает Люка, — тот закинул ногу ей на плечо, и оба жмурятся от смеха. Ещё через месяц Люк признаётся, что Юко и есть та его соседка по квартире, что представилась редактором из «Кроникл». «Тогда мы ещё не были влюблены», — спешит он добавить, но сначала он держал это в секрете, боясь, что Варя ее возненавидит.

Варя вспыхнула от радости: во-первых, Люк счастлив, а во-вторых, ему небезразлично её мнение. На этой неделе она проезжала мимо фермерского киоска с рекламой домашних фруктовых консервов и, свернув на обочину, засмотрелась на банки с ягодами, сверкающими при полуденном солнце, как драгоценные камни. Отыскав вишни, купила две банки, себе и Люку. Через десять дней от него пришёл ответ:

Не исключительные, но весьма качественные, плотные; миндальный привкус очень к месту — подчёркивает мускусную нотку, обогащает букет.

Варя улыбнулась, перечитала открытку дважды. «Не исключительные, но весьма качественные». Что ж, не так уж и плохо, подумала она и отправилась в чулан за второй банкой — она её не открывала, дожидаясь ответа Люка.

— И куда же ты пойдёшь? — спрашивает, потупившись, Герти. — Не станешь же, как я, целыми днями дома сидеть, огурцы грызть.

И Варя слышит голоса сестры и братьев. «Тоже мне повод для беспокойства!» — сказала бы Клара. А Дэниэл: «Представьте — Варя дома сидит, огурцы ест! Ну уж это на неё не похоже». В последнее время они ей чудятся всюду. Вот подросток выходит на вечернюю пробежку во двор — точно так же бегал и Саймон вокруг их дома на Клинтон-стрит прохладными летними вечерами. Барменша за стойкой улыбается Клариной улыбкой — лукавой, искристой. Варя мысленно советуется с Дэниэлом. Он всегда был ей близок — ипо возрасту, и по устремлениям, и для семьи опора. На него всегда можно было положиться: он и о Герти заботился, и Саймона пытался вернуть домой.

Год за годом Варя душила в себе воспоминания. Но сейчас, когда она воскрешает их в столь яркой, чувственной форме, словно перед ней живые люди, а не призраки, — происходит чудо. Свет внутри неё — огоньки в домах, погасшие много лет назад, — вспыхивает вновь. — Может, буду преподавать, — отвечает Варя.

В аспирантуре она вела занятия у студентов, и за это её освободили от платы за обучение. Она и не думала, что на такое способна, — перед первым занятием её стошнило в раковину в женском туалете, даже до унитаза не добежала, — но вскоре занятия стали для неё источником силы: все эти лица, обращённые к ней в ожидании и надежде. Разумеется, не все были обращены к ней, попадались и спящие, но их-то в глубине души она и любила больше всех, хотела расшевелить во что бы то ни стало.

Вечером накануне отъезда Руби Варя приходит на представление. Пока Руби готовит к выступлению столовую, Варя и Герти ужинают в Гертиной комнате. Варя думает о своей семье — что сказали бы братья, сестра, Шауль, увидев Руби на сцене, — и в странном, неверном закатном свете она вдруг заводит разговор, который никогда и не думала начинать. О гадалке с Эстер-стрит. Описывает тот июльский день, жару, накрывшую город плотным одеялом, рассказывает, как ей было страшно подниматься по лестнице, как они по одному заходили к гадалке. Передаёт их разговор в последнюю ночь траура по Шаулю — потом оказалось, что тогда они, все четверо, в последний раз были вместе.

Герти слушает, не поднимая глаз. Глядя в стаканчик с йогуртом, она орудует ложкой так сосредоточенно, что Варя думает: а вдруг сегодня плохой день и Герти отключилась? Выслушав Варю, Герти вытирает салфеткой ложку и кладёт на поднос, осторожно прикрывает стаканчик крышкой из фольги.

— Как вы могли поверить в эту чушь? — спрашивает она вполголоса.

Варя беззвучно открывает рот. Герти ставит стаканчик на поднос рядом с ложкой и смотрит на Варю негодующе, по-совиному округлив глаза.

— Мы же были детьми, — оправдывается Варя. — Она нас запугала. И, как бы то ни было, я считаю, что это не…

— Чушь! — решительно заявляет Герти, устраиваясь поудобнее в кресле. — К цыганке ходили? Только дурачки им верят!

— Ты и сама веришь во всякие глупости. Плюёшь через плечо, если встретишь похороны. Когда умер папа, ты хотела сделать эту штуку, когда вертят в воздухе живую курицу и читают…

— Это религиозный обряд.

— А плевки?

— А что тут такого?

— Чем ты их объяснишь?

— Невежеством. А ты чем оправдаешься? Нет у тебя оправданий, — заявляет Герти, не дождавшись ответа от Вари. — И это после всего, что я тебе дала, — и образование, и возможности! Современным человеком тебя растила! А ты вся в меня — почему же?

Герти было девять лет, когда фашисты захватили Венгрию. Её бабушку, дедушку и трёх сестёр её матери из Хайду отправили в Освенцим. Если веру Шауля Катастрофа упрочила, то веру Герти лишь подорвала. К шести годам она успела потерять обоих родителей. Удача, а не Бог, думала Герти, скорее правит миром, зло, а не добро. И стучала по дереву, скрещивала пальцы на счастье, кидала монетки в фонтаны, бросала рис на свадьбах. Молитва была для неё сделкой.