В трудные времена проявляются и лучшие и худшие стороны человеческого ума. Кризис пробуждает не только колоссальные способности рационально решать задачи, но и сильнейший страх, провоцирующий на иррациональные действия или просто на бездействие. А мы живем в трудные времена, тут сомневаться не приходится. Чтобы справиться с кризисом и оставить его в прошлом, нужна вся наша ботанская изобретательность, и речь не только об инженерных проектах, но и об удовлетворении наших эмоциональных потребностей в масштабе всей страны. Нам надо добиться, чтобы все были счастливы, пусть и не вполне понятно, что это такое. В связи с этим я задумался об обращении Франклина Д. Рузвельта к конгрессу США «О положении в стране» 6 января 1941 года. В Европе бушевала война, и Рузвельт, как и большинство американцев, был озабочен вопросами национальной безопасности. Соединенные штаты были готовы снабжать союзников продовольствием и прочими предметами первой необходимости через трансокеанские конвои, а также обеспечивать боеприпасами и вооружением, в том числе бомбардировщиками B-17 с экипажами. Рузвельт понимал, что Америка вот-вот будет втянута в конфликт. Ему этого совсем не хотелось, но еще сильнее было в нем желание создать такую систему мироустройства, в котором подобные страшные смертоносные схватки станут невозможны.

В своем обращении к конгрессу Рузвельт сформулировал набор положений, призванных помочь США (и другим странам) выжить в мире, охваченном войной, и это примерно те же принципы, которые формулируют директора крупных компаний, когда руководят подчиненными сверху вниз. Если представить себе страну как огромный инженерный проект, можно назвать эти положения рузвельтовскими принципами дизайна. А можно прибегнуть к языку политики и назвать их попросту принципами лидерства. Обращение 6 января стали называть «Четыре свободы». Вот что сказал президент Рузвельт:

С первыми двумя свободами мы знакомы. Свобода печати и свобода вероисповедания — основополагающие права человека в США, вписанные в Конституцию руками ботанов-основателей — прошу прощения, отцов-основателей. Свобода от голода и нужды — тут еще надо постараться, это и для моих современников пока что завышенная цель.

Соединенные Штаты — страна очень богатая, но бедные есть и здесь, а во всем остальном мире очень многие живут в крайней нужде, поэтому эта свобода даже как цель еще далеко не достигнута. Здесь свою роль играет и умение распределять ресурсы, и всякого рода культурные сложности.

Но вот последняя свобода — свобода от страха — с моей точки зрения, настоящее открытие. Свободе от страха и посвящена эта глава. Я имею в виду — разве такое возможно? Да и нужно ли? Бывают времена, когда страх полезен и даже необходим. Например, когда идешь по краю обрыва, бояться оступиться — очень верное решение. Наш мозг неспроста запрограммирован выдавать такую мощную реакцию страха — на то есть веские причины. Тем не менее Рузвельт был совершенно прав. Нам надо взять свой страх под контроль. Когда страх берет под контроль нас, результат может быть каким угодно в диапазоне от неприятности до катастрофы.

Контролировать страх так важно, поскольку на самом деле в этом умении заключены все три остальные свободы (а в самом страхе — угрозы этим свободам). Страх коренится в ощущении, что кто-то может забрать то, что принадлежит нам, — наше благополучие, власть, религию, право говорить и делать, что хотим. Вдумайтесь, сколько злобы и конфликтов в мире можно объяснить такого рода неуверенностью и страхом, который она вызывает. Подобное мировоззрение системы «мы — они» иногда называют трибализмом (от латинского tribus — «округ, подразделение»), и это одна из самых первобытных сил в природе человека. Все мы отождествляем себя с какой-то группой (трибой), а кроме нее, в мире есть все остальные группы, которые конкурируют с нашей.

Президент Рузвельт в своей речи «Четыре свободы», разумеется, не употреблял слова «трибализм» (не то было время), но, несомненно, знал, что это такое. Он понимал, что когда не удается обеспечить основные свободы, люди начинают конкурировать друг с другом, и конфликт неизбежен, когда же свободы обеспечены, мир устанавливается надолго. Учитывая тогдашние обстоятельства, Рузвельт говорил, что кратчайший путь к миру лежит через разоружение, и это можно понять. Он высказывал предположение, что правительства всего мира почувствуют себя увереннее и спокойнее, если их граждане не будут на военном положении. Тем не менее у него не было иллюзии, будто достаточно избавиться от вооружений как таковых. Чтобы добиться мира, нужно искоренять неравенство и несправедливость, из-за которых и возникает желание владеть оружием, то есть стремиться к свободе от страха во всех его формах.

Это в высшей степени ботанское представление о политике, основанное на идее хорошего проекта, и сегодня, 76 лет спустя, мне по-прежнему кажется, что перед нами блистательный алгоритм рационального подхода к глобальным правам человека. Только представьте себе, насколько больше могли бы достичь разные страны, если бы не тратили бюджеты на армию. Только подумайте, чего мы добились бы, если бы и на уровне отдельных стран, и на международном уровне договорились переключиться на безуглеводородную возобновляемую энергию и обеспечить ею каждого жителя Земли. Планета станет чище и здоровее. Деньги, которые сегодня тратят на оружие, можно будет направить на борьбу с голодом и болезнями, на очистку воды и создание новых технологий, на изучение Вселенной. Жизнь каждого человека станет счастливее и насыщеннее. Мир — это меньше бедности, а чем меньше бедности, тем крепче мир.

Для этого у нас есть все средства. Во-первых, прогрессивная юридическая структура нашей конституции. Во-вторых, умение фильтровать информацию, чтобы исключать обман и разжигание конфликтов. А еще в этот набор инструментов входят ботанская честность, коллективная ответственность, практический научный метод. Но если мы всерьез зададимся целью добиться мира во всем мире, нужно глубже исследовать психику человека и разбираться, откуда в ней чувство неуверенности. Ботанам предстоит понять природу страха как такового.

Страх — причина иррационального поведения, но сам по себе страх не иррационален. Это важнейший механизм выживания, который заставляет нас сосредоточиться на непосредственной угрозе, точнее, на том, что мы считаем непосредственной угрозой. Например, мне страшно, что человечество не успеет принять меры против изменений климата, а я — один из самых рациональных людей среди моих знакомых (ха-ха?). Трибализм и связанный с ним страх перед людьми, которых мы считаем иными, тоже не иррационален сам по себе. Мы доверяем людям из своей трибы, поскольку знаем их или поскольку они так похожи на нас, что нам кажется, будто мы их знаем (слово «триба» из лексикона историков, которое опять же стоит запомнить, я употребляю в очень широком смысле — это все те, с которыми мы отождествляемся с точки зрения культуры, общественного класса, языка, внешности, религии и т. п.). Более того, если кто-то из нашей трибы обидит кого-то из своих, у нас общие ценности и общие представления о правосудии и мерах наказания. Мы знаем, как отнесется к случившемуся остальная триба. Людям из другой трибы мы зачастую не доверяем, поскольку они непредсказуемы и потенциально опасны. Вдруг они попытаются что-то у нас украсть? Вдруг захотят убить? Мы не знаем, кто они и чего хотят, поэтому вынуждены готовиться к худшему. На членов другой трибы проецируется весь наш неприятный жизненный опыт, поскольку мы не можем ручаться, что они не задумали что-то в этом роде. Перед нами очередной пример предвзятости, подтверждающей нашу точку зрения: мы заведомо ищем достойные доверия черты у людей, похожих на нас, и подозрительные — у тех, кто на нас не похож. От этого никто не застрахован. Никто, даже я. И даже вы — если вы по-ботански честны с самим собой.