– Видишь ли, твоя сестра погибла. Разбилась, вылетев из окна седьмого этажа моей резиденции. Я сразу же подумал о том, что мог бы сымитировать её выживание, таким образом вытащить тебя из Миррор в социум, но не получилось: на месте происшествия было слишком много свидетелей, смерть была мгновенно зафиксирована, фокус с воскрешением не удался бы, даже если бы я очень сильно постарался, да и у меня не было гарантий того, что ты окажешься не такой же строптивой, какой была Катарина. В общем, мы упустили возможность заменить Катарину тобой: информация о её смерти с подтверждающими фотографиями моментально просочилась во всемирную интернет-паутину, после чего следующей самой большой опасностью для моей политической карьеры стало твоё чисто гипотетическое, но несомненно возможное и обязательно внезапное возникновение на публике. Ведь общество не знает и не должно узнать о том, что у меня, оказывается, есть ещё одна дочь – точная копия первой. Поэтому я решил поступить благородно: чтобы твоя жертва не стала такой же напрасной, какой была жертва Катарины, я дал старт процедуре твоего полного разбора в пользу благотворительности – решил пожертвовать все твои органы государственной клинике, в фонд защиты малоимущего населения, нуждающегося в срочных трансплантациях.

– Все родители оригиналов такие подонки? – в моём голосе прозвучал холодный металл.

– Не все, – старик неожиданно улыбнулся, однако его улыбка оказалась ожидаемо неприятной. – Я такой же исключительный, как и ты, как и Катарина. У нас всех очень интересные биографии. Особенно у тебя. Не находишь?

У меня была сестра. Настоящая сестра – не клонированная, не выведенная в пробирке, не выдуманная, а такая… Такая… Которая настоящая!!!

– Что случилось с Катариной? – металл в моём голосе продолжал нарастать в своей силе.

– Мы никогда не ладили. А в последние годы совсем рассорились. Она во многом винила меня: утверждала, что я душу её свободу, что пытаюсь контролировать каждый её шаг, что не оставляю ей личного пространства… Это всё, конечно же, правда. Вот только я предчувствовал, что всё так закончится, поэтому и предохранял её жизнь…

– Как закончится? – кажется мои глаза стремились прожечь мерзавца насквозь, пока я задавала свои вопросы через сжатые зубы. Что он сделал с ней?! Что он сделал с моей сестрой?!

– Это был несчастный случай. Так и знай. Для всех она просто сорвалась и выпала из окна – даже не самоубийство, нет, потому как самоубийство навредило бы моим политическим планам…

– Если она хотя бы на один процент была такой же, какой являюсь я – ты ни за что бы не увидел её самоубийства!

– Вот-вот… Это и не было самоубийство. Просто выпала из окна.

– Что произошло на самом деле?

Он тяжело вздохнул:

– А ты проницательна. Проницательнее Катарины будешь, – при этих словах старик в который раз неприятно сощурился. – Она вернулась из продолжительных каникул, проведенных в Альпах. Я почти сразу заметил, что с ней что-то не так, и как только заметил, верно установил, что виной её состояния являются наркотики… Её психологическое состояние пребывало на грани срыва. Мы сильно повздорили. Она много кричала. Я хотел, чтобы она наконец заткнулась. Не навсегда, конечно, но хотя бы на время того рокового диалога. Поэтому я, не жалея силы, врезал ей пощечину, а она не устояла на ногах и завалилась в открытое окно. Повезло, что она упала на ту щеку, по которой я ударил – удар об асфальт превосходно замаскировал стороннее вмешательство.

Ч.. Что?..

Что?..

– Она ведь была твоей дочерью… – Сквозь зубы процедила я, не понимая, как он может так хладнокровно говорить об убийстве собственного ребёнка! Я, не знавшая всех клонов поголовно, переживала уход каждого из них в сто крат сильнее, чем он переживал о смерти своей дочери и своей души, непосредственной причиной гибели которых являлся он сам! Да он вообще не переживал из-за этого!..

Я начала предпринимать незаметные попытки высвободить руки…

– Да, Катарина действительно была рождена от моего семени. Как и ты, – старик вцепился в меня взглядом хищной птицы, обещающей вонзиться в плоть своей жертвы мертвой хваткой. В данном случае мишенью являлась я…

– Кто мать?

Мать… Сестра – это замечательно. Но мать – просто чудесно. Ведь так? Ведь в таком случае получается, что меня выносили вовсе не пробирки, капсулы и инкубаторы, а живой человек – оригинальная, обладающая одухотворенным, чудотворным живым телом, самая настоящая мать…

– Оу, история твоей с Катариной матери очень интересная, хотя и трагическая.

Я закусила губу. Кто бы сомневался. Очевидно, всё, чего касается рука этого человека, обрекается на погибель. А ведь для того, чтобы произошло зачатие, ему нужно было коснуться какой-то женщины, но… Но, пожалуйста, невидимые силы, пусть хотя бы она окажется живой! Не могу же я быть единственной выжившей! Или… Всерьёз не могу, а потому уже скоро и не буду являться таковой?!

– Ваша мать была женщиной необычайной красоты: высокая, сероглазая, каштановолосая. Ты с Катариной многое унаследовали в своей внешности именно от неё, а остальное, нужно полагать, от родственников по той же линии. Её звали Одеттой, по своему происхождению она была англичанкой. По счастливой для меня, но трагической для неё случайности, она получила место секретаря в моём офисе. В красоту этой женщины было невозможно не влюбиться. Однако красота эта была непреклонной. Я ухаживал за ней совершенно безответно на протяжении целых трёх месяцев, по истечении которых не выдержал: сорвался и изнасиловал её в своём собственном самолёте, на пути из Штатов в Европу. Я так сильно желал её, что даже не думал о предохранении, поэтому траекторию того полёта пришлось существенно скорректировать: мы развернулись и в итоге приземлились на моём личном острове. Дальше всё было как в тумане, я буквально сошел с ума от жажды обладания этой женщиной, которая, в свою очередь, испытывала ко мне ровно противоположные чувства. Произошла трехнедельная изоляция – мой самый продолжительный выпад из политического влияния, самый большой риск краха карьеры, являющейся смыслом моей жизни, но я не мог устоять перед желанием владеть Одеттой. На протяжении трех недель я брал её против её воли столько, сколько желал, на острове, на котором никого, кроме нас, и не владеющей шведским или английским языками малочисленной прислуги, не было. Потом я улетел, оставив её заложницей на острове. Думал, что вернусь через месяц, но задержался на четыре месяца, а когда вернулся, увидел её округлившийся живот. Я сходил по ней с ума, обожал её, я мечтал только о ней, не считая