Складывающаяся в результате такого положения вещей городская структура резко дифференцирована: «Город колонизаторов — крепко построенный, весь из камня и стали. Он сверкает огнями; на улицах лежит асфальт, мусорные баки услужливо проглатывают все остатки жизнедеятельности, скрывают их от глаз, от сознания и от памяти…Город колонизаторов хорошо питается и беззаботно живет; его чрево всегда набито деликатесами. Город колонизаторов — это город белых, иностранцев. Город, принадлежащий колонизированным… — это место с дурной славой, населенный людьми с плохой репутацией. Они там родились, не имеет особого значения, когда или как; они там и умрут, и не имеет значения — когда и как. Это мир без простора; люди живут там на головах друг у друга, и их лачуги ютятся на крышах друг друга. Город местных — это голодный город, где нет вдосталь ни хлеба, ни обуви, ни мяса, ни угля, ни света. Город местных — это расползающаяся деревня, город на коленях, город, погрязший в нечистотах. Это город негров и грязных арабов» (Там же).

Экономический антагонизм между городом и деревней здесь замещается «антагонизмом между местным, исключенным из распределения благ колониализма, и его противоположностью, который смог обратить колониальную эксплуатацию себе на пользу» (Frank, 1967, 89). Историческая борьба между городом и деревней в Китае, Алжире и Вьетнаме должна пониматься в этом ключе, и наша концепция урбанизма должна претерпеть соответствующие изменения.

Хотя основной поток присвоения прибавочного продукта направляется из слаборазвитых стран в более развитые капиталистические державы, столичные центры последних сами внутренне дифференцируются в процессе, в котором прибавочный продукт присваивается в «системе максимизации трансакций», — в современном метрополисе. Прибавочная стоимость может извлекаться на любом этапе трансакции, будь то первичный, вторичный (производство), третичный (распределение и обслуживание) или четвертичный, как его можно назвать (финансовая деятельность и манипуляции с денежной массой), секторы экономики. В центре этого клубка трансакций не так-то просто отделить производительную деятельность от непроизводительной. Но по мере роста значимости и размеров столичных территорий, увеличивается и пропорция прибавочной стоимости, извлекаемая путем социально бесполезных и непродуктивных трансакций. Поэтому современный метрополис представляется уязвимым, ведь если объем присвоения прибавочной стоимости в центре (при сохраняющемся уровне прибыльности) превышает объем производства общественного продукта, тогда финансовый и экономический коллапс становится неизбежным. Финансовые спекуляции не являются продуктивной деятельностью (хотя некоторые сказали бы, что они помогают координировать производственную деятельность), и деньги имеют смысл, только если на них можно что-то купить. Вся деятельность должна в конечном итоге опираться на элементарное преобразование естественных материалов в полезные для человека объекты — присвоение должно соотноситься с производством общественно необходимых благ и услуг, а иначе прибыльность будет снижаться.

Уязвимость современного метрополиса в развитых капиталистических странах проистекает из того, что производство общественно необходимых благ и услуг (производство потребительных стоимостей) находится в основном в других частях мира, — только в сферах промышленного производства и предоставления тех услуг, которые Маркс называл «не продуктивными, но общественно необходимыми», современный метрополис вносит весомый вклад в производство благосостояния. Уязвимость может быть снижена с помощью увеличения эффективности ценового механизма в координирующей деятельности саморегулирующегося рынка таким способом, при котором «невидимая рука» обеспечит поток прибавочного продукта в столичный центр. При этом совершенная конкуренция того рода, что описана в аналитических работах западных экономистов, является деструктивной силой. На самом деле всем аспектам общества угрожает потенциально разрушительная сила системы рыночного обмена. Поланьи в «Великой трансформации» пишет следующее: «Позволить рыночному механизму быть единственным вершителем судеб людей и их природного окружения или хотя бы даже единственным судьей надлежащего объема и методов использования покупательной способности значило бы в конечном счете уничтожить человеческое общество. Ибо мнимый товар под названием „рабочая сила“ невозможно передвигать с места на место, использовать, как кому заблагорассудится, или даже просто оставить без употребления, не затронув тем самым конкретную человеческую личность, которая является носителем этого весьма своеобразного товара. Распоряжаясь „рабочей силой“ человека, рыночная система в то же самое время распоряжается неотделимым от этого ярлыка существом, именуемым „человек“, существом, которое обладает телом, душой и нравственным сознанием. Лишенные предохраняющего заслона в виде системы культурных институтов, люди будут погибать вследствие своей социальной незащищенности; они станут жертвами порока, разврата, преступности и голода, порожденных резкими и мучительными социальными сдвигами. Природа распадется на составляющие ее стихии; реки, поля и леса подвергнутся страшному загрязнению; военная безопасность государства окажется под угрозой; страна уже не сможет обеспечить себя продовольствием и сырьем. Наконец, рыночный механизм управления покупательной способностью приведет к тому, что предприятия будут периодически закрываться, поскольку излишек и недостаток денежных средств окажутся таким же бедствием для бизнеса, как и засуха и наводнения — для первобытного общества» (Поланьи, 2002, 87–88).

Эти разрушительные тенденции саморегулирующейся рыночной экономики явным образом прослеживаются в истории капитализма с начала XIX века, и последствия этого настолько же очевидны в современном метрополисе, как и в городах периода ранней индустриализации. Поэтому выживание капиталистического общества и порожденных им столичных центров зависит от некой противодействующей силы, которая уравновесит действие саморегулирующихся рынков. Отчасти этот контрбаланс создается путем использования реципрокности и перераспределения для сдерживания деструктивной мощи рыночного обмена. Но с другой стороны, сама система рыночного обмена организована таким образом, чтобы в ней работали предохранительные клапаны, сдерживающие (по крайней мере, в течение какого-то времени) ее наиболее разрушительные тенденции. Две наиболее важные в этом отношении характеристики — это разнообразные формы монопольного контроля (монополия, олигополия, картельные соглашения, неформальные внеконкурентные соглашения и т. п.) и интенсивность технологических инноваций.

Монопольные формы и технологические инновации тесно связаны друг с другом. Монополия должна в конечном итоге вести к краху саморегулирующегося рынка и таким образом к крушению капиталистической экономической системы. Инновационная активность открывает новые горизонты деятельности и новые типы производства, которые могут быть организованы на конкурентной основе, давая шанс саморегулирующемуся рынку начать новую деятельность, которая потом отодвинет на второй план старую (обычно организованную монополистически). Инновация, рост в условиях конкуренции, монополизация и затухание — так выглядит достаточно стандартная последовательность капиталистического цикла. Технологическая инновация может также помочь поддержанию олигополии, поскольку фирмы могут конкурировать в сфере инноваций, а не цен.