Каждые три месяца я прилетаю в Москву на сдачу номера, как и обещала главному редактору. Редко когда выполнение рабочих обязательств приносит такое искреннее удовольствие. Этих «вынужденных» трех недель на родине я начинаю ждать с момента каждого приезда в Париж. По сути, во Францию летает только мое физическое тело, все остальное — мысли, планы, привязанности, стремления и ожидания — остается в Москве. В Париже мое тело сидит в маленькой клетушке на третьем этаже с окнами, выходящими в два внутренних дворика, и наблюдает за соседями в доме напротив: с утра они уходят в Большой мир, а мое тело садится за компьютер; вечерами они возвращаются из Большого мира, полные мыслей и эмоций, а я вылезаю из Windows, раздраженная, довольная или уставшая — в зависимости от того, как прошел день в редакции за три тысячи километров.

В Москве мое тело обретает смысл. Вокруг него вдруг появляются реальные люди, а не их виртуальные проекции. Люди, которых можно крепко обнимать, целовать при встрече, похлопывать по спине. Здесь есть настоящие друзья, с которыми не приходится из вежливости обсуждать погоду. Здесь есть мама. Мама готовит настоящую еду, иногда даже в духовке. В Париже духовки нет. То есть пока нет — до переезда остается еще месяц.

У друзей между тем появлялись новые интересы, о существовании которых я и не подозревала: из-за двухчасовой разницы во времени они не всегда успевали вовремя ими со мной делиться.

Инна занимается выжиганием по дереву.

Оля ходит на катере по Московскому речному бассейну.

Мила участвует в антиправительственных акциях и готовит народ к революции.

Мне же нечем похвастаться в ответ. Все прошедшие месяцы Париж развивал во мне только один скрытый талант — жить по средствам, а не по амбициям. Я не торопилась там обосноваться, обрасти новой социальной сетью — крутилась как белка в колесе, чтобы наполнить Москву ощущением, что я по-прежнему там, в распоряжении начальника, коллег, подруг и членов семьи.

Друзей у меня в Париже, конечно, не было, зато появились знакомые. И все заставляли о чем-то задумываться, но все эти мысли были… самообличительного свойства. Например, одна знакомая прекрасно готовит и шьет. Она по три часа тушит говядину с травами и лепит пельмени на такой штуке с дырочками… понятия не имею, как она называется, но это очень впечатляет. Эта знакомая не слишком блестяще владеет французским, но при этом знает, где продаются пищевые красители и марципановая паста. И параллельно она успевает шить дочке карнавальные костюмы на школьные утренники.

Я слушаю ее — и думаю, что у меня нет ни духовки, ни швейной машинки. Я даже в Москве не смогу без помощи Интернета и соседок найти марципановую пасту. Я не знаю, как называется штука для пельменей. Меню на ужин мы выбираем по фактору скорости приготовления: салат делать на три с половиной минуты быстрее, чем макароны, — едим салат.

Другая знакомая — спец в административных вопросах. Она получает от французского государства все возможные пособия, стоит на бирже труда, претендует на социальное жилье и, чуть что не так, посещает юридическую консультацию при мэрии.

Я слушаю ее и думаю, что дочке уже два года, а мы до сих пор не сподобились даже попросить ей «памперсные деньги» (это выражение тоже знакомая мне подсказала). Четыре тысячи евро в трубу из-за моей административной бестолковости.

Третья знакомая — ас по части быта. Она знает поименно всех педиатров округа с часами приема и расценками, может провести сравнительный анализ мясных лавок от бульвара де л’Опиталь до Люксембургского сада и существенно экономит семейный бюджет всевозможными скидочными купонами и промо-акциями, о которых узнает через специальный сайт.

Я слушаю ее — и теряюсь: единственный адрес, которым я могу поделиться, — магазин замороженных продуктов.

Интересно, размышляю я, а они что думают обо мне?

«У меня есть одна знакомая, она все время работает, света белого не видит, говорит только о редакционных делах и на собственного ребенка смотрит с удивлением…»?

Или: «У меня есть одна такая знакомая, непонятно, как она дожила до своих лет, ведь, кроме как тыкать по клавишам, она ничего не умеет…»?

Или: «У меня есть такая знакомая, она утром всегда занята, днем всегда занята, вечером тем более занята, в скайпе живет под значком „Не беспокоить“ — и удивляется, что ей в Париже одиноко…»?

Приходилось признать, что адаптация в таком режиме обречена на неудачу. До сих пор Франция была для меня словно дегустационное меню: какие-то блюда мне нравились и хотелось добавки, какие-то не очень, а некоторые я и вовсе отдавала мужу. Ему доставались все административные демарши и организационные вопросы от аренды машины до вызова газовщиков. Постепенно и очень болезненно я пришла к выводу, что, если не хочу прожить жизнь как черновик, московскую работу придется оставить. Придется самой себя бросить, как котенка в воду, в новую парижскую жизнь, самой оттолкнуть спасательный круг, который так любезно кидала мне родина. Я почти хотела, чтобы мой журнал закрыли или чтобы начальник счел невозможным больше держать сотрудника за тридевять земель — своими руками закрыть дверь в Москву у меня не хватало решимости.

Поэтому, когда в день сдачи очередного номера главный редактор пригласил меня в переговорную и, скроив горестную мину, сказал, что издатели решили существенно уменьшить долю путешествий в научно-познавательном журнале, у меня камень упал с души. Ощущения были такие же, как в момент, когда я переступала линию пограничного контроля в аэропорту Загреба: я свободна и открыта чему-то новому. Меньше всего в тот момент я думала о деньгах — можно было не сомневаться, что по этому болезненному поводу за двоих отстенает мой муж.

* * *

Пока я наслаждалась бытовым комфортом, Гийом жил в руинах. Он решил использовать нашу отлучку, чтобы привести старую квартиру в приличное состояние перед сдачей ключей. Ведь если безответственный арендатор надежно прикрыт законом, то честный арендатор буквально ходит по минному полю. Он рискует потерять «страховой взнос» размером в полторы арендные платы, если стены покажутся хозяину недостаточно гладкими или паркет — поцарапанным. Его могут обязать оплачивать ремонт коммуникаций в случае, если раз в год он не приглашал дорогостоящего газовщика проверять состояние колонки и не менее дорогостоящего сантехника — состояние канализационных труб.

Мнительный Гийом видел опасность даже там, где ее не было. Он пытался починить замки на комнатных дверях, и они больше не закрывались. Он выскабливал из каминной трубы копоть, которая копилась там со времен барона Османна. Он мыл лепнину на потолках мыльным раствором. Я остановила его, когда он объявил, что собирается перестилать ковролин.

К нашему возвращению квартира была препарирована, выпотрошена и наспех залатана. Она стала выглядеть еще больнее. Но Гийом успокаивал, что это своего рода период рубцевания после пластической операции. А вот через пару недель, когда он снимет все швы, она заблистает свежеприобретенной красотой.