class="p1">До революции представление о Деде Морозе существовало только в городской среде, мифология которой создавалась в результате своеобразной обработки просвещенными слоями общества западных традиций и народных верований. Сконструированный образ, подобно каждому мифологическому персонажу, оказался наделенным комплексом устойчивых свойств — со своим местом жительства, функциями, характерной внешностью, атрибутами [см.: {227}: 51]. Зимой он обитает и хозяйничает в лесу, чем объясняется его связь с лесным миром — растительным и животным. На лето он уходит в «сибирские тундры», на Север, на Северный полюс и т. п. (Согласно высказыванию пятилетнего мальчика, «когда тепло, Деды Морозы переезжают туда, где холодно, и летом к мальчикам не ходят» [см.: {270}: 368].) Его деятельностью объясняются как природные и атмосферные явления (мороз, иней, треск деревьев, узоры на окнах и т. п.), так и появление в доме елки и подарков. Внешне это старик с румяным лицом и красным носом, с седой бородой и усами, в белой шубе или тулупе и белой шапке (в отличие от красной сутаны или плаща западных зимних геронтологических персонажей), в валенках, с палкой или посохом в руке и мешком или котомкой с подарками за плечами.

Ватный Дед Мороз (1960‐е гг.). Из коллекции семьи Душечкиных-Белоусовых

Определяющими свойствами характера Деда Мороза являются доброта и щедрость: елочный миф превратил его в доброго старика-дарителя: добрый Морозко (1886) [см.: {389}]; добрый дед (1892) [см.: {204}: 402–403]; «о, он такой добрый, этот старик!» (1894) [см.: {256}: 585]. Перед Рождеством (или Новым годом) он успевает обойти все дома, чтобы поздравить, одарить и обласкать детей. Выполняя функцию наставника и воспитателя, он никогда не наказывает детей, а только журит их (в отличие от западного Св. Николая, помимо подарков иногда приносившего с собой прутья: справившись о поведении детей, в зависимости от полученного ответа он либо одаривал, либо наказывал их)[24].

В мифе о Деде Морозе, созданном общими усилиями взрослых, присутствовал расчет на безусловное признание детьми его реального существования, что стимулировалось и всячески поддерживалось родителями. Вера в Деда Мороза превратилась в «испытание на взрослость»: ее утрата рассматривалась как важный этап взросления. Варлам Шаламов (1907 года рождения) заметил о себе: «Потеря веры совершилась как-то мало-помалу… Разоблачение сестрами рождественского деда Мороза на меня не произвело никакого впечатления» [см.: {506}: 102]. (Ср. о том же у Иосифа Бродского:

И молча глядя в потолок,

Поскольку явно пуст чулок,

Поймешь, что скупость — лишь залог

Того, что слишком стар.

Что поздно верить чудесам. [см.: {60}: 12])

Корней Чуковский в 1923 году писал о своей семилетней дочери:

Мура все еще свято верит, что елку ей приносит дед Мороз. <…> Когда я ей сказал: давай купим елку у мужика, она ответила: зачем? Ведь нам бесплатно принесет дед Мороз [см.: {505}: 300–301].

Год спустя в его дневнике появляется новая запись:

Слышен голос Муры. Она, очевидно, увидела елку.

Мура: «Лошадь. — Кто подарил? Никто. Никто» (ей стыдно сказать, что дед Мороз, в которого она наполовину не верит) [см.: {505}: 355].

«Наполовину не верит» — это тот переходный период в жизни, когда ребенок все еще верит в Деда Мороза, хотя уже знает, что в реальности он не существует [см.: {539}: 3–12].

Знакомый по иконографии (словесным описаниям и рисункам в книжках, елочным игрушкам, рекламным фигурам и т. п.). Дед Мороз в сознании детей долгое время существовал как образ чисто умозрительный. Встреча с визуально воспринимаемой фигурой (когда в 1910‐е годы он «живьем» стал появляться на елках) разрешала детские сомнения в действительном его существовании («И щеки у него мясные!»):

Дети замучили вопросами — есть ли на самом деле дед Мороз, из чего он сделан, как не тает в теплой комнате и т. д. <…> Когда вышел Дед Мороз… Таня впилась в него глазами и ничего больше не видела <…> Дома первые слова были: «Ну, бабушка, теперь я сама видела, есть Дед Мороз, пусть никто ничего не говорит, есть, я сама видела!» [см.: {478}].

(Впрочем, аналогичные сомнения возникали у детей и по поводу того, кто приносит им елку. «Кто приносит из леса в город эти елочки? Ты говоришь — Рождественский ангел?.. Но платили деньги и человек продавал», — говорит пятилетняя девочка [см.: {520}: 25].) Е. Л. Мадлевская отмечает, что в некоторых семьях сознательно «поддерживается архаическая версия невидимости Деда Мороза: детям, желающим увидеть, как он будет класть подарки под елку, внушают, что это невозможно, так как Дед Мороз появляется лишь тогда, когда никого нет в комнате, или когда все спят» [см.: {248}: 37].

После революции эмигранты «увозили» образ Деда Мороза с собой. Подобно елке, он сохранялся в их памяти как одна из вечных ценностей. «Дед Мороз не сказка, иногда это подлинная реальность: бескорыстно творимое добро. Оно принимает разное обличье», — писал в 1936 году К. К. Парчевский. Лечивший ребенка русских эмигрантов доктор-француз приходит в сочельник, нагруженный пакетами с фруктами и игрушками для маленького пациента:

«Ну вот, это тебе прислал знакомый Дед Мороз за то, что ты ведешь себя хорошо…» В наше всесокрушающее время немного осталось «вечных» ценностей. В оставшемся же самым важным бывают все случайные сверкания неумирающего Добра, в честь которого люди зажигают рождественскую елку, а маленькие дети ждут своего Деда Мороза [см.: {322}: 640].

Вспоминая русское Рождество, «праздник детей, ожидающих бородатого старика с большим мешком игрушек» [см.: {16}: 22], эмигранты не вспоминали о том, что этот старик своим происхождением во многом обязан европейским зимним дарителям. Т. П. Милютина (1911 года рождения) при описании эстонских елок 1930‐х годов заметила, что «ни разу там не видела обычного Деда Мороза» [см.: {270}: 109]. Для нее «обычный Дед Мороз» — тот, к которому она привыкла в своем «русском» детстве. Вспоминая о русских Святках, живущий в Париже эмигрант горюет об утрате взрослыми веры в Деда Мороза:

Это — праздник детей, ожидающих бородатого старика с большим мешком игрушек. Старшее поколение, которое разучилось как следует смеяться и радоваться, давно утратило веру в Деда Мороза и его дары [см.: {1}: 22].

Когда в середине 1920‐х годов в СССР началась антирелигиозная кампания, не только елка, но