и Дед Мороз превратился в «религиозный хлам» и стал рассматриваться как «продукт антинародной деятельности капиталистов» [см.: {168}: 38][25]. Рождество, елка и Дед Мороз оказались в одном смысловом ряду:

Ребят обманывают, что подарки им принес дед-мороз… Господствующие эксплоататорские классы пользуются «милой» елочкой и «добрым» дедом-морозом еще и для того, чтобы сделать из трудящихся послушных и терпеливых слуг капитала [см.: {264}: 13–14].

В 1927 году в одном из песенников была напечатана «Песня пионеров», построенная в форме диалога пионеров с Дедом Морозом, которого они поймали в сети. Несмотря на большой объем, воспроизведу этот редкий текст целиком: уж больно он показателен для времен борьбы с религиозными предрассудками: показателен путаницей понятий, сопряжением несопрягаемого, историческим невежеством его неизвестного автора:

— Ах, попался, старый дед,

К пионерам в сети!

Приносил ты детям вред

Целый ряд столетий!

— Нерадушен ваш прием,

Стрелы ваши колки!

Лучше, дети, попоем

Вкруг блестящей елки!

— Приволок ты неспроста

Пеструю хлопушку:

Нас от имени Христа

Хочешь взять на пушку!

— Вашим я не рад словам!

Ах, что за манеры!

Ну зачем, зачем я вам,

Душки, пионеры?!

— Дед рождественский с мешком,

Был ты чтим когда-то!

А теперь тебя смешком

Встретят все ребята!

— Я всегда любил детей

И дарил им книжки.

Для меня всего святей

Добрые детишки.

— Детям ты втирал очки,

Говоря о боге.

Только мы не дурачки —

С нашей прочь дороги!

— Что за дикие слова?

Дерзки ваши клики.

В день Христова Рождества

Это грех великий!

— Нам твои противны, дед,

Сказочки да шутки.

Простаков меж нами нет —

Не надуешь! Дудки!

— Но для деда благодать

Сказочки все эти

Отпустите поболтать,

Развяжите сети!

— Опустил ты грустно нос —

Не твоя, брат, эра.

Что твой сладенький Христос

Против пионера?!

— Слышу звон колоколов,

Полон умилений,

Детки, все, без дальних слов

Станьте на колени!

— Мы все божеское вон

Гоним неустанно,

Нам милей, чем праздный звон,

Грохот барабана!..

— Никуда я не гожусь!

Ах, удел мой дерзкий!

Делать нечего — сдаюсь

В плен ваш пионерский!

— Прочь религии дурман,

Прочь грядущего оковы,

Твой рассеивать туман

Мы — всегда готовы. [см.: {329}: 41–43]

На плакатах с подписью «Что скрывается за дедом-морозом?» изображался старик с елкой, на которого, разинув рот, смотрят мальчуган и его мамаша, в то время как за его спиной, притаившись, стоят поп и кулак [см.: {264}: 23]. Происхождение этого «старорежимного» образа возводилось к «духу елки», которому первобытные люди вешали на деревья жертвы и «который превратился в деда-мороза» [см.: {13}: 11].

В антирождественской кампании приняли участие и поэты, состоявшие на службе у советской власти, как, например, Демьян Бедный, который 30 декабря 1928 года опубликовал в «Правде» такую «Рождественскую картину»:

Под «Рождество Христово» в обед

Старорежимный елочный дед

С длинной-предлинной такой бородой

Вылитый сказочный «Дед-Мороз»

С елкой под мышкой саночки вез,

Санки с ребенком годочков пяти.

Советского тут ничего не найти! [см.: {32}: 3]

Вместе с реабилитацией елки в конце 1935 года прекратились и обличения Деда Мороза, после некоторых сомнений полностью восстановленного в правах. Устроители детских елок получили возможность проявлять инициативу, составители книг-рекомендаций по устройству елок сочиняли сценарии, что в конце концов и привело к выработке стандартного ритуала общественной детской елки. Если прежде дети получали различные подарки, отличающиеся и качеством, и материальной ценностью, то теперь Дед Мороз приносил для всех детей одинаковые пакеты, которые он подряд вынимал из своего мешка.

В течение зимних каникул дети обычно посещали несколько елок (в детском саду или в школе, на предприятиях и учреждениях, где работали их родители, домашние елки у друзей и знакомых). И на каждом празднике они встречались с новым Дедом Морозом, что обыгрывается в юмористическом рассказе В. Е. Ардова 1939 года «Письма к бабушке, или Светская жизнь Юрика Звягина», в котором мальчик делится впечатлениями о елках, на которых он побывал:

На «елке, где папа служит», «дед-мороз <был> выше меня ростом»; на елке, «где мама служит», «дед-мороз <был> поменьше»; на елке в школе «деда-мороза почти не было: один наш ученик из 8‐го класса оделся было, как дед-мороз, но сейчас же снял с себя все и пришел смотреть концерт»; «у тетиной тети на службе» «дед-мороз <был> на „ять“»; а у Танечки Вириной на елке «дед-мороз был маленький; он висел на самой елке» [см.: {18}: 10–11].

С конца 1930‐х годов создается невиданное количество произведений о Деде Морозе. В одних он выступает в роли хозяина зимнего леса, как, например, в одной из сказочек Г. Орловского «Про девочку Розочку», где девочка, катающаяся в лесу на лыжах, на вопрос зверей, кто ей позволил находиться в их лесу, отвечает: «Когда у нас на елке был Дед Мороз, он мне разрешил кататься в вашем лесу». И тогда все звери сказали: «Ну, если Дед-Мороз разрешил, то катайся…» [см.: {312}: 85]. В других произведениях он изображается как зимний волшебник, преображающий природу, охлаждающий атмосферу, но не устрашающий своим холодом закаленных советских детей, как в стихотворении Л. Ф. Воронковой «Зима»:

Наши окна кистью белой

Дед-Мороз разрисовал,

Снегом полюшко одел он,

Снегом садик закидал.

Разве к снегу не привыкнем,

Разве в шубу спрячем нос?

Мы как выйдем, да как крикнем:

Здравствуй, Дедушка Мороз!

………………………………

Мы, советские ребята,

От мороза не дрожим! [см.: {86}: 76]

В некоторых случаях Дед Мороз на новогоднем празднике сам поет ребятам песенки:

Принимайте-ка, ребята,

И меня в свой хоровод,

Я, румяный, бородатый,

К вам