Ни слова эльф не прибавил про то, что я должна говорить. Не было никакой репетиции или чего-то подобного, не было заранее заготовленного текста речи, и я мучилась вопросом, почему? На что рассчитывал полковник Оустилл, на мое вдохновение или же просто доверял мне до такой степени, что понимал: воззвания к новому Бунту не будет, равно как и упоминания о правдивых причинах Бунта старого?..

«Валькирия» вместе с двумя броневиками въехала за оцепление. Живой коридор из вооруженных гвардейцев в черных шлемах не давал ни малейшего шанса приблизиться представителям СМИ. Их пустят в зал только тогда, когда мы займем свои места за столом: Президент Шотландии Леннокс, Палач Оустилл, и я сама.

Солнце и синее небо над Эдинбургом. Отдаленный гул толпы, свист, журналисты выкрикивают вопросы. Чей-то звонкий, женский голос:

— Давай, сестра! Только скажи, что делать, мы тут!

Мне понадобилось усилие над собой, чтобы не втянуть голову в плечи. Никто не получит от меня напутствий или призывов к неповиновению властям. Я здесь для того, чтобы меня вычеркнули из памяти — раз и навсегда, как и сам Бунт, так и не ставший подлинной Войной Достоинства. Бунт за деньги и ради еще больших денег той части общества, которая не насытится никогда.

Лестницы и коридоры. Зал пресс-центра при Парламенте, оформленный в так и не принятом эльфами стиле модерн: ведь это здание предназначено для людей… Мужчины ждут, пока я сяду: Оустилл и Леннокс. Президент, некогда объявивший награду за мою голову, смотрит на меня дежурно-вежливо. Конечно, он опытный политик, и привык следить за каждым своим шагом, словом, жестом. Не могу понять, что он чувствует сейчас. Полковник сказал, что первое лицо государства и главы спецслужб в курсе подлинной подоплеки Бунта, несколько человек и несколько эльфов — тех, кто знает всю правду.

Я села. Мужчины заняли свои места. Сзади нас была дверь, куда мне полагалось быстро выйти после произнесенной речи, пока вместо меня будут отвечать на вопросы мужчины. Перед дверью было двое гвардейцев-дроу в черном, за дверью — еще двое охранников, уже люди. Никто не сможет войти в зал с этой стороны, для представителей прессы имелся другой вход, через который уже запускали тех самых представителей. И у меня была единственная ассоциация — пустынные грифы, слетевшиеся в предчувствии чьей-то скорой кончины. «Орочье семя», как выразился полковник. Среди них немного таких, как убитый Маб-Ридан… Рассудок Дугласа Макфи не выдержал диалога с совестью, так выдержит ли мой рассудок наедине с той свободой, которую обещает мне Оустилл?!

Вся эта братия расселась по местам, приготовив кучу записывающих устройств, и менее чем через пару часов сказанное мной разнесется по всем новостным лентам. Что начнется дальше, догадаться не трудно. В лучшем случае мое имя просто вымажут грязью. В худшем оно станет синонимом проклятия всем, кто предает дело, начатое им самим.

Наступила тишина, и я поняла, что пора. Пора спрыгнуть с той самой табуретки, которой я попрекала Палача Оустилла в день несостоявшегося трибунала. Сейчас я чувствовала исходящую от него ауру спокойной уверенности, как будто подставленное мне для опоры плечо, то самое, на котором белеет рисунок скорпиона.

Пора. Я глубоко вдохнула, мысленно расслабляясь, и почему-то представляя живописные нагромождения камней на утесе Данноттар, среди которых резвится Харт…

— Мои сограждане… Я хотела бы выступить с официальным заявлением. Я обращаюсь ко всем, и, прежде всего, к представителям тех кланов, которые оказались рядом со мной в этой бессмысленной борьбе, превратившейся в разгул насилия…

Мой взгляд рассеянно скользнул по напряженным лицам журналистов: люди, эльфы, полукровки. Они ловили каждое мое слово, боясь упустить хотя бы букву из сказанного. Я говорила о заблуждениях. О недопустимой межрасовой нетерпимости. О собственных оплошностях. О вырвавшихся словах, запустивших зловещий механизм Бунта. О необходимости разобрать этот механизм по винтикам и не дать ему шанса снова собраться в чудовищную машину смерти. О благодарности Владыке Темных, сохранившему жизнь столь многим из мятежников. О необходимости сложить с себя обязанности вождя клана Барнетт, потому что уже не имею права быть чьим-либо вождем по ряду личных причин…

Не сомневаюсь, я была убедительна — без излишней горячности и фальши в голосе. Я даже находила в себе силы улыбаться уголками губ. Никто не мог бы сказать, что меня заставили говорить, или же я нахожусь под воздействием психотропного средства. Мой приз был слишком велик, чтобы фальшивить — частичка моей плоти, для которой я хотела спокойной жизни в мире, где когда-нибудь люди и эльфы перестанут быть врагами.

Я замолчала, и тишина длилась секунды две-три, а потом зал взорвался вопросами грифов:

— Сколько вам заплатили за это?..

— Вы искренни?..

— Вам приказали говорить, госпожа Барнетт?..

— Кто теперь станет вождем клана Барнетт?..

— В каких отношениях вы состоите с полковником Оустиллом?

Мне казалось, что я сейчас утону в этих вопросах, как жалкая птица, неосмотрительно коснувшаяся крылом морской воды, и уже неспособная взлететь. Я чувствовала, что задыхаюсь… Тревожный взгляд бирюзовых глаз, негромкий приказ Оустилла одному из гвардейцев:

— Уведи ее отсюда.

Я встала со стула, чувствуя, как дрожат колени, но смогла покинуть зал с прямой спиной. Все, моя миссия окончена — во всех отношениях… Время поставить точку и в моей жизни, которая исчерпала себя до дна. Нечего больше делать в этом мире.

— Мне очень нужно… мне нужно в дамскую комнату. Проводите меня, пожалуйста. — Спокойно и благожелательно попросила я гвардейца-дроу.

Тот пристально посмотрел на меня, ничего не сказал, но кивнул.

Конечно, на входе в здание есть сканер, позволяющий видеть оружие — как огнестрельное обычное, так и наномеханическое, так и холодное, и взрывные устройства тоже. У меня ничего этого нет, и быть не может, кроме… одного из кусков стекла, оставшегося после разгрома, который учинила пикси в первый день моего пребывания на вилле. Эта поганка ведь не только чашки разбила, но еще и вазу.

Кусок ланцетовидной формы, острый, с удобным захватом. Он завернут в носовой платок и спрятан во внутренний карман моего жакета. Достаточно приставить к сонной артерии и с силой нажать. Я припрятала его сразу, как будто подсознательно знала — пригодится! На миг меня охватило чувство вины и острого сожаления по отношению к Оустиллу. Я довольно долго обманывала себя, убегая от простой истины — то, что я считала зависимостью, было зерном зарождающегося чувства любви. Я не лгала ему, когда говорила, что готова заботиться о нем и есть у него из рук. Не знаю, как он отреагирует на мою смерть. Но, я думаю, — и надеюсь! — он поймет… Не сразу, но когда-нибудь должен понять!

Я улыбнулась красавчику-гвардейцу, усиленно хлопая ресницами:

— Вы что, пойдете со мной?..

Не повелся!

— Конечно. До дверей кабинки.