Но я понимала, что меня ждут дома, что Андрей весь извелся, набирая мой номер. Я села в машину. Выпила лекарство от давления. Завела двигатель. Откинулась в кресле и закрыла глаза. Я должна была пережить и эту боль…

Не знаю, сколько прошло времени, но, когда я смогла посмотреть в окно, молоточки в голове уже не стучали, а на улице светило солнце. Дождь закончился. Надо было возвращаться домой. Предстояло начинать жить…

Мое лечение не было быстрым и легким. Понадобился не один визит к врачу, не один месяц приема лекарств. Но постепенно, день за днем, неделя за неделей, я возвращалась к жизни.

Я не раз прокручивала в голове все то, что услышала от врача в памятный осенний день, все то, что мне сказал Андрей перед тем, как я ушла из дома. По сути, эти два не знакомых друг с другом человека говорили одно и то же. Мой разум принимал их слова, а душа… Душе помогали таблетки, время и, самое главное, люди, которые в то время оказались рядом. Кто-то просто разговаривал со мной, кто-то давал читать незнакомую доселе мне литературу в стиле фэнтези, кто-то отвлекал своими проблемами, которые решить могла только я. Дома все стало как прежде. И дети перестали задавать вопрос: «Мама, почему ты такая грустная?..» Все возвращалось на круги своя.

Но думать об Але, разговаривать с ней, видеть ее во сне я не перестала. Просто не было того надрыва, и меня перестал мучить вопрос «в чем моя ошибка?». Я терпеливо ждала, когда время сотрет из памяти боль и оставит только светлые воспоминания. Я не хотела забыть Алю. Но хотела, чтобы после каждого всплывшего в памяти нашего с ней мгновения жизни сознание не проводило тупым ножом непонимания по моей душе.

Зимой нам всей семьей удалось поехать на один день к моему отцу. Мне необходимо было увидеть папу, обнять его и просто, может быть, даже молча, постоять рядом.

Но еще очень хотелось оказаться рядом с настоящей иконой Боголюбской Божьей Матери, в храме Боголюбского монастыря. Благодаря этой иконе случилось чудо, и у нас родился Иван. Я должна была сказать «спасибо» за это, а еще мне нужно было рассказать иконе об Але и попросить за нее, попытаться хотя бы таким образом защитить этого ребенка, пусть не моего, но все же не чужого, от печалей и невзгод.

Накануне поездки, за ужином, я рассказала о своем намерении детям и Андрею и попросила сделать то же самое. Семья поддержала меня.

Это был один из тех дней в моей жизни, которые при воспоминании наполняют сердце теплом и светом. Хорошо помню, как я сидела за столом в папином деревенском доме, жена отца угощала меня пирожками, а папа разговаривал с Андреем. Отец стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы брюк, и что-то объяснял моему мужу. Мне всегда очень нравилось слушать, как папа разговаривал с Андреем.

Удивительным образом отец сочетал в разговоре уважение к собеседнику и необходимость признать всеми участниками разговора свою бесспорную точку зрения.

Я смотрела на папу и никак не могла справиться с желанием подойти и взять его за руку.

Я была совсем маленькой, это одно из первых воспоминаний жизни: мы идем по улице зимой, папа ведет меня за руку в ясли, а полы его шинели развеваются так, что задевают меня по лицу. Мы с папой приходим в ясли, я остаюсь там одна, крепко прижимая к себе своего тогда лучшего друга – пластмассового слона Клюку, а папа уходит… Уходит в этот снег, холод и одиночество. Это одиночество уже тогда не давало мне покоя: папе плохо в его одиночестве, мне невыносимо больно в нем же, но мы никак не можем быть вместе, чтобы преодолеть эту стену и пронзительное осознание, что ты один на один с целым миром.

Но в тот зимний день мы были рядом. И я, не обращая внимания на условности, подошла к отцу посреди его разговора с моим мужем, взяла папу за руку и так и стояла с ним рядом, не стесняясь, черпая силу жизни – силу отцовской любви.

В тот день я выполнила все задуманное. На душе было тепло и спокойно.

Наступила весна. Мое лечение закончилось. Но точку в истории с Алей я поставить никак не могла.

До меня доходили слухи о ее жизни, о том, что она переехала жить в квартирку своей свекрови в Подмосковье, муж сумел не пойти в армию. Я с нетерпением ждала, когда мне кто-нибудь расскажет о ее беременности, но, к сожалению, узнавала только об умопомрачительных подарках мужчины из офиса, которые Аля продолжала принимать.

Собственно, мне все уже было ясно. И легко. Я даже смогла объяснить себе сама, без чьей-либо помощи, почему никак не могу закончить эту историю. Проблема была в том, что так и не произошло нашего с Алей «последнего разговора», она так и не нашла в себе сил (или потребности?) встретиться со мной и сказать в лицо то, что когда-то сказала обо мне своему отцу – моему мужу. Поэтому во мне жила надежда. И никакой здравый смысл не мог погасить ее огонек. Хотя нет – тлеющий уголек. Иногда приступы тоски по Але снова охватывали меня, и я до зубной боли понимала, как же соскучилась по моей девочке…

Но разум был совершенно здоров и не давал расползтись подлатанной душе.

Однажды утром я смотрела на себя в зеркало. Долго, внимательно изучала появившиеся морщинки вокруг глаз, гордилась ими и гадала, какая с чем связана. Размышляла над тем, что по лицу человека можно прочитать всю его жизнь… И не без удовольствия отметила, что выгляжу я замечательно, а мои глаза снова потрясающе голубого цвета. Я снова жива! Но точку поставить надо. И я без колебаний набрала номер Алевтины, чтобы назначить ей встречу.

Она ответила мне дрожащим голосом и сразу, без пререканий согласилась на встречу в удобное для меня время.

Впервые в жизни я ничего никому не рассказала, даже мужу, от которого в таких делах у меня просто не могло быть секретов.

Мы встретились с Алей в кафе недалеко от ее офиса и школы Маши. Как раз там, где моя младшая дочь собиралась организовать свою встречу с сестрой, чтобы дать ей шанс. Я была на месте первой и, чтобы не нервничать, заказала себе чай и занялась делами на компьютере.

Аля пришла вовремя.

Да, у меня колотилось сердце, и я не один раз произносила себе первые слова, которые скажу ей при встрече, но когда я увидела эту девушку, потеряла дар речи. Ненадолго. Но все же.

В кафе пришла совершенно незнакомая мне, чужая женщина. Весьма странная одежда для рабочего дня: джинсы, заправленные в сапоги, невзрачная кофточка. Распущенные волосы, длинная челка.

И абсолютно пустые глаза. Да-да. Глаза… Вот что заставило меня онеметь. Я смотрела в них, а там было пусто. Не отражались даже лампочки, горящие в кафе.

– Привет! – первой сказала я.

– Привет, – эхом отозвалась Аля.

– Ты будешь что-нибудь? Я вот чай пью, – предложила я.

– Нет, я только что пообедала.

– Ну тогда давай сразу к делу, чтобы я тебя не задерживала.

– Давай.

– Я хотела попросить тебя, чтобы ты повторила то, что сказала в августе отцу…