Следующие две недели прошли точно так же. Временами миссис Избистер бывала очень груба, и матушка жаловалась мне на нее со слезами на глазах, иногда же наша хозяйка проявляла преувеличенное дружелюбие. Я возвращался в кухню с корзиной и заставал ее в самом елейном расположении духа, с бутылочкой джина; она вела речи, обращаясь к моей матушке, которая работала тут же.

— Эта девчонка, — часто начинала миссис Избистер. — Ума не приложу, что с нею делать. Правильно, правильно, подлейте себе еще. Со слугами бед не обобраться, вам то уж это известно, миссис Оффланд.

Чтобы пояснить свою мысль, она нередко щипала Полли и таскала за волосы, но та никогда не жаловалась и не сопротивлялась. По понедельникам приходила, чтобы помочь со стиркой, красноглазая старуха миссис Пеппиат, ужасно шмыгавшая носом, и тогда доставалось с двух сторон не только злополучной прислуге за все; от их язвительности приходилось страдать и моей матушке. Мне было ясно, что миссис Избистер нравится унижать и миловать настоящую «леди», я злился на матушку, которая позволяла все хуже и хуже с собой обращаться. Не знаю, что раздражало меня больше: матушкина бессловесная покорность хозяйке или жалобы, которые она обращала ко мне потом, однако, досадуя на нее за эти жалобы, я вначале умалчивал о том, чему был свидетелем в округе. Когда же я наконец взялся описывать свои наблюдения, матушка либо отказывалась слушать, либо обвиняла меня в том, что я все это выдумал.

Развозя грузы, хозяин нередко бывал в пивных, мне же приходилось ждать снаружи с лошадью и повозкой. (В дождливую погоду мы с Порохом промокали до нитки, неудивительно, что на плетку лошадь откликалась отнюдь не с быстротой взрыва.) Почему мистер Избистер проводит время в пивных, было понятно: где бы он иначе получал заказы; однако я начал осознавать, что основной маршрут пролегает от бара к его глотке и маршрут этот хорошо накатан.

Меня все более удивлял образ жизни Избистеров; из виденных мною фрагментов головоломки я не мог вывести никаких предположений. Я уже установил к тому времени, что в каждую вторую или третью полночь мистер Избистер выезжает на повозке в компании еще нескольких мужчин и возвращается часа через четыре или пять. После этого он большую часть дня спал, а очнувшись, принимался за выпивку. Потом мне открылся, чтобы дразнить мое любопытство, еще один фрагмент.

Через неделю после вышеописанной сцены, в конце дня в воскресенье, мистер и миссис Избистер сошли по лестнице со смущенным видом. На ней было красивое шелковое платье, бархатная накидка и пышная шляпка. Мистер Избистер был одет в бутылочно-зеленый редингот, голубой сюртук, канареечно-желтую жилетку и крапчатые штаны. Полли послали на Бетнал-Грин-роуд, и вскоре она вернулась в наемном экипаже, хозяин с хозяйкой сели туда, и я уловил обращенные к кучеру слова: «В ресторан Бэгнигг-Уэллз, дружище». Вернулись они очень поздно, хмурые, и на неверных ногах поднялись по лестнице. На следующее воскресенье они вновь появились разряженные в пух и прах (готовилась поездка за город, как я подслушал), наняли экипаж на целый день и распорядились везти их в Ричмонд.

Откуда, спрашивал я себя, берутся деньги на эти увеселительные поездки? Мне казалось, мистер Избистер недостаточно утруждает себя, чтобы заработать это относительное изобилие.

Ближе к концу апреля, однако, их обычаи переменились. В первую неделю мистер Избистер выезжал ночью в повозке лишь однажды, а затем и вовсе не выезжал; о парадных нарядах и прогулках в наемном экипаже было забыто. Супруги ссорились чаще и громче обычного и все дольше просиживали за выпивкой. По крайней мере, погода на дворе стояла прекрасная: ясная, сухая и не слишком жаркая, даже на солнце.

Приблизительно в то же время произошел случай, побудивший меня вновь поверить в добрые намерения наших покровителей. Зимняя одежда, приобретенная для нас миссис Филлибер, уже не соответствовала погоде, да и нашему теперешнему положению; мы с матушкой решили ее продать, обзавестись летним платьем, а попутно и выгадать малую сумму, которая (надеялся я) поможет нам уйти от Избистеров.

Представлялось разумным спросить совета у миссис Избистер, и однажды вечером, перед окончанием работы, матушка обратилась к ней:

— Не знаете ли, сколько может стоить курточка Джонни, его полотняная рубашка и мой спенсер?

— Нет-нет, — вдруг взволновался мистер Избистер. — Не продавайте их. По крайней мере, хорошие вещички мальчика: сюртучок и шелковый галстук.

Все — включая жену мистера Избистера — удивленно на него уставились.

— Это полезно для дела, — пояснил он, — чтобы за повозкой смотрел нарядно одетый мальчуган. — Потом, к моему изумлению, он вынул из замызганного кармана полсоверена и церемонно протянул моей матери: — Вот то, что вам нужно. Я хочу, чтобы он выглядел щеголем.

— Не слишком ли ты расщедрился, — крикнула миссис Избистер. Она обратилась к матушке: — Я вычту эту сумму из вашего жалованья, Мэри.

Я заметил, что, услышав бесцеремонное обращение по имени, матушка передернула плечами.

— Ничего подобного, — вскинулся мистер Избистер. — Это от меня.

Они заспорили, а мы с матушкой поспешили наверх. — Мама, — сказал я, — нам нужно уходить отсюда. Она взглянула на меня в тревоге:

— Это еще почему?

— Из-за них.

— Как ты можешь такое говорить? Конечно, она заставляет меня работать до седьмого пота, но, по крайней мере, хоть что-то платит. А без этого куда мы пойдем и что будем делать?

— Попробуем найти кого-нибудь еще, — настаивал я. — Мы не можем оставаться здесь до конца своих дней, а сейчас самое лучшее время, чтобы поискать другую работу. Приближается лето и начало сезона.

— Нет. Я не решусь.

— Но ты обещала, что мы уйдем, когда у нас будут деньги.

— Полсоверена недостаточно, Джонни. Нам столько всего нужно. Мне необходима приличная одежда, а кроме того, я не могу обходиться без нормального постельного белья. Просто не могу.

Мы спорили, пока она не расплакалась. Почувствовав себя виноватым, я попытался ее утешить.

— Если ты действительно хочешь мне угодить, — сказала она, — пойдем сейчас и купим то, что нам требуется!

Я согласился нехотя, потому что эти полсоверена были нашим лучшим способом унести ноги. В дверях мы услышали, как миссис Избистер взвизгнула:

— Когда же ты наконец опять отправишься за солониной?

— Не начинай снова! — крикнул хозяин дома, и за нами закрылась дверь.

Мы поспешили по раскисшим соседним улицам к большой дороге: был субботний вечер, и уличная торговля была в самом разгаре. В пыланьи газовых фонарей лица — нередко сплюснутые или деформированные — надвигались на нас, как тени в театре: вытянутые лица бедняков, смеющиеся — пьяных или обладателей набитой мошны; в разных формах на нас глядели со всех сторон мука, страх, стыд, отчаяние, в лохмотьях или безвкусно расфуфыренные; и всюду кишмя кишели дети — всех возрастов, грязные, в обносках, косматые, с впалой грудью, кривыми ногами, с простудными болячками на лицах, на руках и ногах, видных через прорехи в тряпье; они бегали, дрались, тащили все, что плохо лежало, копошились в водосточных канавах.