— Ради бога простите, что отрываю вас от дел, это следователь Мерин, может быть, вы меня помните…

— Помню. Что вам угодно?

— Я по тому же делу, по делу Кораблёва…

— Я уже всё сказала и вам и вашему сотруднику, которого, кстати, хорошо бы, прежде чем допускать к общению с людьми, обучить пристойному с ними обращению. Больше мне добавить нечего…

— Да, да, я уже знаю, вы даже не поверите, какую головомойку учинило нам начальство по этому поводу, даю вам честное слово. — Мерин в этот момент был очень убедителен. — Скажите, нет ли у кого-нибудь кроме вас ключей от вашей квартиры? Поверьте, это очень важно.

В трубке молчали, поэтому Мерин продолжил.

— Может быть, у приятелей, родственников, подруг?

— Нет. Что вам ещё нужно?

— Видите ли, в деле вскрылись новые обстоятельства и мне крайне важно ваше мнение. Сделаем, как вам удобней: или вы подъедете к нам, или я к вам, меня устроят оба варианта.

— Ни то, ни другое. С меня хватило вчерашнего хама…

— Он будет наказан, поверьте мне, дело в том, что следствие определило — Дмитрий Кораблёв жив, но его местонахождение пока неизвестно. Может быть, вы…

— Молодой человек, я повторяю, что знала, я доложила вам и вашему подручному. Больше мне сказать нечего. И оставьте меня в покое! Или присылайте повестки и ведите насильно!

Она бросила трубку.

«Да, если учесть, что не так давно он обнаружил Кораблёва в её квартире, а сейчас, разговаривая с ним, она, возможно, держала больного любовника за руку или кормила с ложечки — можно предположить, что с нервами у дамочки всё в порядке: на допросах запираться будет до последнего».

После звонка Нестеровой Сева бесконечно долго сидел во внутреннем дворе МУРа, не сводя глаз с больших круглых часов, стрелки которых ползали по циферблату преступно медленно.

Потом Яшин в кабинете Скоробогатова что-то докладывал о результате исследования фрагмента, найденного Галеонкарантом Месхиевым в Шмитовском проезде, дом 6. Мерин слушал в полуха — выводы экспертизы только подтверждали его догадки.

В три часа позвонила бабушка Людмила Васильевна и сказала, что она не права и что она его, Севочку, прощает. Может быть, он приедет пообедать? «Нет, он не приедет пообедать и, пожалуйста, сколько можно просить никогда не звонить по этому телефону!!!»

В 4.15 Трусс принёс пиджак со вставленным в лацкан опознавательным чипом.

— Старик, мне только что позвонили из Штатов: Джеймс Бонд умирает от зависти. Может, во избежание скандальной международки, откажемся? Ещё не поздно. А ты что-то с лица сбледнул. Хочешь — подменю? Понял, понял, ретируюсь.

Ровно в пять вызвал Скорый.

— Аликпер Рустамович Турчак — главарь или, как теперь принято говорить, президент игрового холдинга. Рыба крупная, высоких заступников не счесть, но не безнадежно, сети подобрать можно. Фактов много, доказательств нет никаких — угорь. Очень опасен, Сева, действуй строго в рамках нашего плана. Это приказ. Отсебятина только в случае форс-мажора. Повторяю: очень опасен.

Он говорил ещё что-то, но Мерин не слышал — последние слова полковника ударами в затылок заглушили все последующие: Катя сутки уже в руках ОЧЕНЬ ОПАСНОГО преступника.

В шесть ровно он подходил к дому 25 на Тверской улице.

Знакомый автомобиль был припаркован на том же месте, что и накануне.

Когда он нагнулся к стеклу водителя, тот, не глядя, вытянул руку с часами и ткнул в них пальцем: рано, гуляй.

Он слонялся по улицам, не разбирая дороги, шатаясь, расталкивая прохожих — час длился год.

Когда наконец машина развернулась и направилась в сторону Ленинградского проспекта, он понял, что его везут по другому адресу.

_____

Как только человек с наведённым на него пистолетом рявкнул: «Руки!!!», Дмитрий Кораблёв понял две вещи: во-первых, что это не Сомов, нет, ему причудилось, это совсем другой, незнакомый человек, а во-вторых, что приказ надо выполнить, руки поднять, ибо, хоть опыта пребывания под дулом огнестрельного оружия у него до сих пор не было — чем чёрт ни шутит — всякое может случиться. И он не без труда — болели суставы — поднял вверх обе руки.

Страха не было, это чувство, по всей видимости, атрофировалось у него давно. Наоборот, возникло даже определённое любопытство — это ещё что такое? После пережитого ада, после тягостного скитания по пограничной полосе между жизнью и смертью, неуверенным пунктиром переходя от небытия к помутнённому сознанию, только этого — быть банально пристреленным в чужой постели — ему теперь и не хватало.

И когда незнакомец стягивал его запястья брючным ремнём, он решился на вопрос.

— Вы кто?

Ответа не последовало. Он услышал:

— Вы — Дмитрий Кораблёв?

— Да.

— Вы обвиняетесь в убийстве вашей жены Молиной Евгении Михайловны.

— Я не… Отравили…

— Кто?

— Не знаю. Меня кто-то… я не помню… Я не… Я любил… люблю… она не услышит, её больше нет, она у меня на руках — не ве… не ве… — это последнее…

И странное дело: в этот момент — то ли нестерпимая боль перетянутых ремнём кистей рук, то ли впервые услышанное страшное обвинение в убийстве жены, очевидная вероятность которого до этого не приходила ему в голову, то ли вынужденная немота последних бесконечно длившихся дней вдруг разжали кольцо, мёртвой хваткой сдавливавшее горло, и он почувствовал себя почти здоровым — в этот момент перестала терзать спина, не ныла голова, не ломило суставы. Слова давались с трудом, какие-то провалы ещё зияли перед глазами, мешая сознанию продираться тропами памяти, но главное — без сомнения — он вспомнил. Это было так неожиданно, что поначалу он даже не поверил в случившееся.

А через короткое время, кашляя, задыхаясь и захлебываясь словами, боясь не успеть, пропуская и перескакивая от одного к другому, почти нечленораздельной скороговоркой стал рассказывать о произошедшем с ним кошмаре.

Молодой человек слушал, не перебивая. Он развязал «наручники», убрал в кобуру пистолет и молча наблюдал за мучительными попытками доведённого до отчаяния человека справиться с вырывающейся наружу, захлёстывающей его истерикой.

Когда Дима в выбросах своих больных воспоминаний дошёл до убийства Сомова и с хрипом ненависти в голосе прокричал: «Это он(!), он(!!), Сомов причастен к гибели Жени, теперь я понимаю, она всегда была против нашего сотрудничества», незнакомец подошёл к нему вплотную, двумя руками ухватил за ворот ночной рубашки и встряхнул так, что рёбра грудной клетки, выйдя из сцепления с позвоночником, разошлись в разные стороны. От нестерпимой боли он не умер только потому, что неожиданно затеплившаяся отчаянная надежда на возможность возврата прежней жизни оказалась сильнее смерти. Он вдруг поверил в сверхъестественную силу этого молодого сильного человека, он готов был ждать вечность, терпеть и переносить любые муки, лишь бы распахнулась дверь и Женька, его Женька улыбнулась ему своей застенчивой, кроткой улыбкой: «Ну что, натерпелся, дурачок? Да и мне пришлось несладко. Вот и хватит, поехали домой». И он бы ответил многократно: «Поехали, поехали, поехали, поехали…»