Но — странное дело — мысль об отступлении ни на секунду не посещала его. Другое мутило сознание:

— расколоть заказчика бальмонтовской дезинформации Труссу не удалось, теперь это уже очевидно;

— до главаря, захватившего в заложницы Катю (а это он звонил, в этом не было никаких сомнений), теперь можно добраться только в том случае, если его, Мерина, предположения насчёт причастности Веры Нестеровой к преступлению хоть в какой-то степени окажутся верными;

— а убедиться в этом, чтобы затем с козырями в руках вынудить её заговорить, можно только обнаружив неопровержимые улики;

— и на законопослушность времени нет, дорога каждая минута, может быть, даже секунда, на кону — жизнь.

Мерин неслышно переступил порог нестеровской квартиры.

С лёгким щелчком захлопнулась дверь.

Полумрак окружил его недавно виденными предметами прихожей: большое до пола зеркало, круглая извилистая вешалка, карельской берёзы столик со множеством в беспорядке разбросанных по нему газет и журналов.

Он прислушался — нет, ничего: шум улицы, доносящийся из открытых окон гостиной, вобрал в себя все остальные звуки.

Память в одно мгновение путеводителем провела его по лабиринту комнат: направо — коридор и кухня, прямо — большой, густо заставленный разностильной мебелью зал, где вчера они мирно беседовали с хозяйкой, отсюда же дверь, по всей видимости, в спальню. Напротив полузакрытый лиловыми шторами кабинет с виднеющимся углом компьютерного стола…

Он неслышно прошёл по ковру коридора, открыл стеклянную дверь кухни. Искать здесь то, что он надеялся найти, было более чем неразумно, но непонятная звериная ярость толкала его в спину. Да и какая разница — с чего начинать, если все его поступки, начиная с момента анонимного звонка, не подчиняясь воле разума, совершались как бы сами по себе, без участия сознания.

Он сомнамбулически, поочерёдно, один за другим открыл все шкафчики кухонной стенки, осмотрел все полки, ящики, подоконники, проверил содержимое холодильника, мусорного ведра, заглянул под стол, обшарил все углы — ничто, ни одна вещь не наводила ни на какие размышления, разве что патологическая чистота и отсутствие нефункциональных предметов красноречиво свидетельствовали о незаурядном эгоизме и самовлюблённости владелицы этого домашнего пищеблока.

Мерин почувствовал, как в нём закипает неудержимая, незнакомая ещё доселе злоба.

Он едва сдерживал себя, чтобы не разбить, не превратить в крошевое месиво всё это стерильное, выстроенное в стройные ряды убожество чашек-тарелок-ложек-вилок…

Никогда в жизни ему не было ещё так надрывно страшно от собственной беспомощности.

Какое-то время, чтобы унять головокружение и не упасть, он постоял с закрытыми глазами, держась за спинку стула, затем подробнейшим образом исследовал малахитовую ванную комнату, коридор. С книжными стеллажами пришлось повозиться — надо было вынимать и водворять на место каждый том, а их было много и в большинстве своём книги стояли в два ряда.

Ничего!

Он перешёл в кабинет — такая же удручающая чистота и аскетизм в обстановке: стол с невыключенным компьютером, кресло белой кожи, небольшой диван, застеклённый шкаф с замысловатыми игрушками…

На столе изящной формы чёрная дамская сумочка.

Господи, какое же это омерзение — копаться в чужих вещах, перебирать, разглядывать, прощупывать то, что долгими годами составляло тайну чьей-то частной жизни, тщательно и любовно собиралось, хранилось и, надо думать, приносило немалую радость владельцу.

Содержимое сумки не отличалось оригинальностью: зеркальце, полупустой флакон «Шанели», маникюрный набор, вышитый кружевной платок, коробочка компактной пудры, миниатюрная записная книжка…

Мерин не мог отделаться от ощущения причастности к какому-то грязному, преступному действу, липкие ладони болезненно горели, жгло пальцы, пот заливал глаза, казалось — ещё немного и воспламенится всё тело. Ему не хватало воздуха. Он задыхался.

Окна кабинета выходили во двор, здесь было тихо, шум улицы поглощался тяжёлыми шторами, поэтому внезапный характерный металлический звук, донёсшийся, по всей вероятности, из прихожей, не оставлял сомнений: кто-то открывал входную дверь.

Доли секунды вобрали в себя короткие молнии мыслей: Нестерова на допросе у Трусса, до звонка тот её не отпустит, в этом можно не сомневаться, живёт она одна — это известно доподлинно, никаких родственников у неё нет, воспользоваться превосходством фактора неожиданности — можно, но выигрыш ли это — удастся ли в этом случае узнать цель прихода посетителя в чужую квартиру в отсутствие хозяйки…

Мерин расстегнул кобуру, взвёл курок и шмыгнул в дальний угол комнаты к окнам, успев про себя добрым словом помянуть владелицу апартаментов за столь малообъяснимое, но очень дальновидное решение использовать для штор такую плотную, непросвечивающую, казалось, пуленепробиваемую ткань.

Увидеть что-либо не было никакой возможности, поэтому, затаив дыхание, работник уголовного розыска обратился в слух.

Ясно было одно: вошедший (или вошедшая?) не таился, не проявлял особой осторожности, напротив, входную дверь захлопнул шумно, щёлкнул выключателем и прямиком направился… в кабинет.

В какое-то мгновение Мерин почти физически ощутил, как отдёргивается штора и посетитель утыкает ему в висок дуло пистолета. Он до боли в суставах сжал рукоятку своего «табеля», перенёс телесную тяжесть на опорную ногу, приготовился к прыжку.

Нет.

Вошедший остановился где-то в районе письменного стола — Сева хорошо представлял себе географию помещения — и затих. Потом едва уловимое шуршание — на слух определить, с каким действием оно связано, не представлялось возможным, и вдруг…

И вдруг до него донёсся еле слышный шёпот.

— Вы меня слышите?

Первое, что пришло в голову — это с улицы. Но он тут же отмёл спасительное предположение: шёпот повторился и стало понятно, что с говорившим его разделяет оконная штора.

— Меня здесь не было. Вы на верном пути.

Короткое время висела звенящая тишина, затем он услышал совсем непонятное: «Не забудьте спальню», и шаги стали удаляться.

Всё ещё не дыша, Сева раздвинул щель между шторами — дверь в гостиную была прикрыта. Он ступил из укрытия, на цыпочках пересёк кабинет.

Слышны были только тупые удары больших напольных часов — шум улицы перекрывал все остальные звуки.

Доведённые до белого каления нервы из последних сил сопротивлялись холодному рассудку: ждать! ждать! ждать! хотя ноги сами, вопреки сознанию, несли его в гостиную.

Мерин замер, кровь пунктирами забила в виски: если посетитель захочет вернуться в кабинет — спрятаться он не успеет.

Едва различимые, перекрываемые часовым маятником шаги проследовали в прихожую.

Щелчок выключателя.