Анатолий Борисович выдержал паузу и недобро улыбнулся.

— С рук мне, деточка, сойдёт всё, будьте уверены. — Он добился от собеседницы желаемого проявления и резко сменил балаганный тон. — Я занимаюсь раскрытием убийства ни в чём не повинной молодой женщины, а вы мне помогаете, мягко говоря, не в достаточной степени, если не сказать определённее — не помогаете. И это удивляет и настораживает. В ваших же интересах озаботиться пониманием серьёзности ситуации: вы приглашены для дачи показаний по уголовному делу пока в качестве свидетеля. Пока. У нас к вам несколько конкретных вопросов, от ответов на которые будет зависеть степень необходимости переквалификации вашего вызова на Петровку в качестве подозреваемой. И потрудитесь при этом в ваших ответах соблюдать выражения, приличествующие в добропорядочном обществе, они, за малым исключением, ненамного отличаются от общепринятых милицейских.

Анатолий Борисович достал из мятой пачки сигарету, щёлкнул зажигалкой, глубоко затянулся.

— Итак, вопрос первый: имя, фамилия и адрес вашего друга детства. — И поскольку Вера молчала, он продолжил. — Я жду. Поймите, вы играете с огнём.

Повисшая напряжённость достигла степени перетянутой струны, казалось — тронь колок и она со звоном разорвётся, поэтому, когда труссовский мобильный телефон заявил о себе неожиданной трелью, оба вздрогнули.

— Следователь Трусс.

Следующие по меньшей мере минут семь в кабинете висела зловещая тишина, изредка прерываемая не отличающимися разнообразием труссовскими междометиями: «да», «ну», «ну», «да»…

Затем Анатолий Борисович в сердцах захлопнул мобильник, швырнул его на стол и поднялся. Заговорил негромко:

— Дайте ваш пропуск, я его подпишу. Вы свободны.

Вера оживала медленно, как боксёр после тяжёлого нокдауна: сначала вернулась лёгкая загарность лица, затем глаза обрели осмысленное выражение и только после этого руки замелькали привычной подвижностью. Она достала из сумочки мятую бумажку, бросила на стол.

Трусс безропотно разгладил ладонью пропуск и пометил его короткой закорючкой подписи.

— Прощу прощения за причинённые исключительно в интересах следствия хлопоты. Повторяю — вы свободны.

Клетка распахнула дверцы, но находящаяся в неволе дикая птица отказывалась верить в возможность обретения долгожданной свободы и, забившись в угол, выпустила когти.

— Оставьте свой лепет о моей свободе при себе. Разговор для вас на этом не закончен, как я уже говорила, он будет продолжен в другом месте, но, надеюсь, уже без моего участия, надеюсь, в дальнейшем я буду освобождена от необходимости лицезреть вашу бездарную физиономию. Вы требовали от меня каких-то признаний? Признаюсь, общение с вам подобными никак не стимулирует к положительному восприятию российской милиции.

Она картинно миновала кабинет, двумя пальчиками, брезгливо наморщившись, потянула на себя ручку двери и забарабанила каблучками по коридору.

Анатолий Борисович снял телефонную трубку.

— Бюро пропусков? Майор Трусс. Нестерова Вера Артемьевна. Задержать на два часа. Паспорт доставить в мой кабинет.

_____

Окно было занавешено розовыми с зелёным рисунком шторами, сквозь которые в комнату рвалось взбесившееся солнце. Глаза слезились — было нестерпимо больно смотреть, как две эти примитивные тряпки, меняя цветность, извиваясь и рискуя воспламениться, героически противостоят натиску раскалённого светила.

На полу возле кровати валялись перевёрнутые женские тапочки. В правом углу под потолком, прячась за старинным окладом, недобрым, укоризненным взглядом из вечности застыл почерневший лик. Асимметричное, в форме кляксы, зеркало отражало несколько ярких, похожих друг на друга картин. Овальный, о трёх изогнутых ножках стол с причудливыми фигурками по краям. Поверх — тончайшей медной вязи клеть с живым аляповато-пёстрым хохластым пленником африканской национальности…

Всё было когда-то видено, прочувствовано, знакомо и неудержимо притягивало к себе бесконечной недавней удалённостью. Для ощущения полнейшего счастья недоставало разве что небезызвестных райских кущей, а предлагающие себя взамен многочисленные комнатные растения до таковых, при всём желании, недотягивали.

Господи, не откажи в услуге — как он сюда попал?!

КАК?

КОГДА?

И ЧТО СЛУЧИЛОСЬ за эти бесконечно долгие годы?

И Господь услышал его мольбы.

Дмитрий Кораблёв лежал на широкой кровати поверх пухового одеяла. Впервые за последние сто лет сознание его, утрудившись, очевидно, автономностью существования, не отказывало памяти в совместных усилиях.

…струнная натянутость мёртвых ног. Зеркальный блеск изящных полуботинок… Сомов… Щукин…

Потолок угрожающе качнулся и завис над Кораблёвым, грозя поглотить его своей мутной белизной. «Ну же! Ещё чуть-чуть, Господи! Я так редко прошу тебя. Господи!»

Он из последних сил упёр кулаки в готовый раздавить его надвигающийся потолок и тот дрогнул, застонал предсмертно и неясными картинками стал уползать:

…похмельное утро…

…Звонок Сомова…

…рыжая незнакомка…

…Женька…

…неподвижные глаза Женьки.

…Не… ве, Не… ве…

…«Скорая помощь» и раскачивающаяся мёртвая Женька у ног.

…морг…

…пятна крови на зелёном халате…

…удар: «Отравление ядом моментального действия»…

Дальше провал.

Он закрыл глаза и неожиданно почувствовал острую боль в спине. На него со всех сторон сыпались удары — по голове, по печени, по лицу… Слов не разобрать, но что-то остервенело злобное. Кому-то он не угодил.

Но кому? И чем?

Ещё раз: утром звонил Сомов. Утром звонил Сомов. Утром…

Замелькали, налезая друг на друга: небритое лицо таксиста, освещенный пламенем дом. Нинкина дурацкая улыбка…

Утром звонил Сомов…

Сомов…

…его мёртвые ноги в до блеска начищенных ботинках. То есть — мёртвый Сомов с ногами в ботинках… Стоп… Стоп.

Кораблёв сел на кровати — пружины оглушительно заскрипели — и прислушался. Совсем рядом кто-то царапал железом по железу, послышались осторожные шаги, потом опять всё стихло.

Нервы. Галлюцинации. Ничего страшного. Зато теперь он всё помнит: Женька умерла — её убили или она покончила с собой.

Его тоже хотели убить, это без сомнения.

Квартира его сгорела — он это видел собственными глазами.

Утром звонил Сомов, назначил встречу в «Славянском базаре».

Человек с фотографии мутным пятном — «четверть суммы пеплом по Енисею».

Сомов.

Щукина и Сомов… Однажды лебедь, сом и щука… Нет — рак и щука…