Буря уже разбушевалась не на шутку и надвигалась быстрее ожидаемого, а Мэтт Уилер еще был снаружи и даже не успел доехать до Мириам Флетт, когда пропала телефонная связь… затем в подвальной столовой померкли лампы, и Том Киндл пошел в другое крыло здания, чтобы запустить генератор, оставив Эбби одну в темноте с шестью в разной степени напуганными людьми… но все это можно было стерпеть — чего нельзя было сказать о Проклятом Шуме.

Эбби не знала ничего о системе больничной вентиляции, но догадывалась, что несколько труб из прессованной жести идут над потолком и люминесцентными лампами и в них каким-то образом попадает ветер. Хуже того, ветер принялся играть на них, как на орга́не. Не простом, а явно созданном для мастодонтов и синих китов, способном воспроизводить лишь основные тона, которые человек воспринимает не ухом, а животом, как страх.

Проклятый Шум начался после шести вечера. Поначалу безобидный, как шепот, он, по мере нарастания силы ветра, принялся тянуть одну пронзительную ноту — зловещую, но терпимую.

Затем шепот перерос в шум, похожий на тот, что издает включенный на полную мощность душ. В жестяные колонны закрались и другие звуки, в первую очередь — низкий стон, напоминавший Эбби плач ребенка. Время от времени что-то скрипело и щелкало, будто металл получал чрезмерную нагрузку.

Эбби терпела. Она подавала шестерым людям, калачиками свернувшимся на больничных матрасах, едва теплый кофе с печеньем «Орео», ощущая себя при этом нелепо. Как Поллианна[35] в брюках. Или, если на то пошло, как ослица.

Но затем Боб Ганиш начал жаловаться на клаустрофобию; дескать, здесь слишком тесно, лампы не горят, карманные фонарики светят слишком тускло, воздух стал каким-то спертым. Эбби пришлось сесть рядом с ним, поделиться печеньем и отвлечь разговорами. Какой продажей за время работы в фордовском салоне он больше всего гордится? Что может назвать венцом своей карьеры? Нервно улыбаясь, Боб увлеченно рассказал, как однажды втюхал за баснословные деньги подержанный «пинто» 1990 года. Его монолог со всеми финансовыми подробностями длился двадцать минут. Все это время вентиляционные трубы выли, и паника Ганиша необъяснимым образом начала передаваться Эбби.

А еще доктор Уилер по-прежнему находился снаружи…

Тут ветер издал звук, какой в воображении Эбби мог издавать тираннозавр, помирая в раскаленном меловом иле…

(Ее внук Кори был без ума от динозавров.)

…и, чтобы окончательно добить ее, в этот момент у Пола Джакопетти случился чертов сердечный приступ.

Внезапный гомон напугал Эбби. Она резко отвернулась от Боба Ганиша, пролив кофе ему на ногу. («Черт, Эбби, ты чего?!»)

Джакопетти повалился на матрас, схватившись за грудь. Он побледнел и тяжело пыхтел.

Все остальные застыли, ожидая от Эбби каких-нибудь действий.

Она подскочила к Джакопетти и склонилась над ним:

— Пол, что случилось?

— У меня чертов инфаркт, — выдохнул он. — На что еще это похоже?

Ее первым порывом, за который тут же стало стыдно, было влепить ему пощечину. Крикнуть: «Еще чего?! Нашел время и место, придурок! Не мог подождать?»

Но вместо этого она задала довольно глупый вопрос:

— Грудь болит?

— Да, черт побери, болит. Еще как. — Он зажмурился и скривился.

Эбби посмотрела вокруг. Все собрались в кружок и глядели — кто на Джакопетти, кто на нее. Вентиляционные трубы вопили. Эбби услышала, как где-то разбилось стекло — наверное, на втором этаже, — и этот терзающий душу звук, казалось, отозвался прямо в ее барабанных перепонках.

— Я не знаю, чем тут помочь, — сказала она отчасти самой себе. Затем, позабыв о сдержанности, громко повторила: — Я не знаю, чем тут помочь! Хватит на меня пялиться!

Она почувствовала на плече руку. Бет Портер ласково отодвинула Эбби в сторону.

Закусив губу, Эбби отошла от матраса и ошарашенно уставилась на Бет. Та склонилась над Полом Джакопетти:

— Мистер Джакопетти? Мистер Джакопетти, вы меня слышите?

Он открыл глаза:

— Чего… чего тебе?

— Мистер Джакопетти, скажите, что с вами не так.

Возможно, боль усилилась, потому что Джакопетти вдруг стал сговорчивее.

— Грудь болит.

— Покажите где, — попросила Бет.

Джакопетти правой рукой очертил круг над грудиной.

— Здесь, посередине?

Он кивнул.

— А рука не болит?

— Нет.

— Дышать можете?

— С трудом.

Бет аккуратно опустила его голову, приподняв подбородок.

— Мистер Джакопетти, извините за личный вопрос, но у вас вставные зубы?

— Протезы, — выдавил он. — При чем тут они?

— Можете снять? На тот случай, если уснете или еще что. Так безопаснее. Или, если позволите, я сама их вытащу.

Джакопетти вынул зубы. Эбби всегда немного боялась его — пузатого здоровяка с громким голосом, убежденного циника. Но без зубов Джакопетти вдруг потерял свой грозный вид. Его щеки впали, лицо сделалось хмурым и стариковским.

— Идите ф шопу. — Джакопетти обвел взглядом собравшихся. — Идите фы фсе ф шопу.

— Нужно больше света, — торопливо сказала Бет. — Вам всем лучше отойти.

Все послушались, только Эбби осталась стоять, злясь на себя за провал этой проверки. Если бы не шум…

— Мистер Джакопетти, — спросила Бет, — вас не тошнит?

Кивок.

— Чувствуете, что вот-вот вырвет?

— Вроде бы.

— Кто-нибудь, сбегайте за полотенцем!

Чак Мейкпис бросился в туалет.

— Мистер Джакопетти, скажите, у вас уже бывали такие боли?

— Не настолько сильные.

— Но бывали?

Кивок.

— К врачу обращались?

— Нет.

— Все проходило само?

Кивок.

— Ладно, — сказала Бет. — Хорошо. Думаю, инфаркта у вас нет. Скорее всего, тяжелый приступ стенокардии. Должно пройти, если полежите спокойно.

— А ты-то откуда знаешь? — напряженным тоном спросил прислонившийся к стене Джоуи Коммонер.

— Тише, — шикнула на него Эбби и в ответ получила хмурый взгляд.

Боб Ганиш позабыл о своей клаустрофобии заодно со здравым смыслом.

— Нужно отвезти его в больницу! — воскликнул он.