воду, выметает осыпавшиеся лепестки на дорожку. Учитывая, как много здесь букетов, корзин и даже венков, труд не бесполезный. Если не наводить порядок, бедного Аркадия Ивановича просто завалят по макушку памятника. Вот только взгляд парня Сашке очень не нравится. Слишком уж знакомое выражение глаз. Слишком.

Она ставит цветы в первую попавшуюся вазу и поспешно отходит назад к Туманову. Всеволод Алексеевич сама безмятежность. Стоит, заложив руки за спину.

— Сашенька, а дай-ка мне сигаретку. И для Аркадия Ивановича прикури, положи ему на плиту. Покурим со старым товарищем.

Сашка послушно достаёт пачку. От замечаний воздерживается. Туманов курит раз в пятилетку и не в затяг, умудряясь избежать неприятностей с астмой. И Сашка знает: если он попросил сигарету, значит, на душе у него совсем паршиво.

Они молча курят. Парень в толстовке с портретом Рубинского молча выметает лепестки с мраморной плиты. В качестве веника он использует несколько подвядших роз. Сашка очень хочет не думать, будет ли она когда-нибудь вот так, с безумным взглядом прибираться к памятным датам. Цветочки сортировать…

— Пошли? А то закроет сторож ворота, и придётся лезть через забор. А у меня коленка ноет, — привычным полушутливым тоном говорит Всеволод Алексеевич, и Сашка с облегчением кидает окурок в ближайшую урну.

— Всё-таки ноет, да? А раньше сказать нельзя было?

— И что бы ты сделала? Прочитала лекцию о пользе отдыха и вреде прогулок по кладбищам?

— Массаж бы я вам сделала. И обезболивающее дала.

— Так кто мешает? Сейчас доедем до дома, и я весь в твоём распоряжении. Можешь лечить хоть до завтрашней репетиции.

— Господи, ещё и репетиция будет? И вы даже на неё поедете?

— Ну а как же? И банкет тоже будет. Я надеюсь, — хмыкает Всеволод Алексеевич. — Так что предстоит очень насыщенный день. Кстати, тебя в зал посадить или за кулисы провести?

— А можно меня дома оставить?

— Ты не хочешь посмотреть концерт? Должна быть очень приличная программа. Заявлено много хороших артистов.

— Все хорошие артисты, кроме вас, или здесь, на Востряковском, или чуть ближе к центру, на Новодевичьем. Что вы смеётесь? Тут плакать впору.

— Ничего, Сашенька. Тут действительно, впору плакать. Пошли скорее, дождь усиливается. Вызывай машину.

— А можно не майбах? Я не хочу сидеть с вами через перегородку.

Туманов аж останавливается от неожиданности такого заявления. Потом усмехается и протягивает Сашке свой телефон.

— Вызови хоть «Жигули», только побыстрее. Я хочу массаж, обезболивающее и тётю доктора под бок как минимум до утра.

* * *

— Всеволод Алексеевич, можно я всё-таки дома останусь?

— Оставайся, — спокойно соглашается Всеволод Алексеевич, придирчиво рассматривая себя в зеркале. — Рожа отёкшая… Жрать на ночь перед концертом всё-таки не стоило. И вторая чашка чая точно была лишней.

— До вечера пройдёт. Вы же не обидитесь?

— Я привык, Сашенька. Зарина Аркадьевна соглашалась пойти на мой концерт раз в пятилетку. Причём это даже не фигура речи, действительно раз в пятилетку — на каждый юбилей.

Вот ни разу не корректное сравнение! Как будто Сашка мало с ним ездит, и в кулисах дежурит, и помогает всем, чем можно. Один раз в жизни решила отвертеться от кремлёвского концерта, потому что терпеть не может Кремлёвский дворец съездов, ещё по фанатским временам. Слишком много охраны, слишком много пафоса, да и зал крайне неудобный. Ну и сама идея вечера памяти кого-либо Сашку не слишком вдохновляет. Неизбежно же начнёт примерять всё происходящее на себя.

— Я же правильно понимаю, что вы приедете, споёте одну песню и уедете? То есть мероприятие минут на двадцать?

— Нет, я ещё в финале выйду. К тому же днём генеральный прогон, так что скоро начну собираться потихоньку.

Всеволод Алексеевич делает несколько шагов к шкафу с одеждой.

— Кстати, Зарина будет на концерте, — как бы невзначай добавляет Туманов. — Они дружили с супругой Аркадия Ивановича, и ей прислали пригласительный в числе первых.

— Что ж вы раньше не сказали! — Сашка откидывает уютный тёплый плед, которым они укрывались, без всякого сожаления. — С Зариной Аркадьевной я готова даже на концерт какого-нибудь рэпера.

— И что ты бы делала на концерте рэпера? — усмехается Туманов.

— Слушала язвительные комментарии вашей жены. И записывала, — парирует Сашка. — Так, возвращайтесь-ка в кровать. Сначала я вам колено намажу чем-нибудь. И эластичный бинт наложу. Не нравится мне ваша походка.

— Тебе с утра ничего не нравится: ни концерт, ни походка. Только Зарина Аркадьевна вызывает на твоём лице улыбку. Наводит на мысли, знаешь ли…

— Я не виновата, что у вас хороший вкус на язвительных харизматичных баб.

— И регулярный секс тебе на пользу, — невозмутимо продолжает Всеволод Алексеевич, удобно устраиваясь на кровати. — На мазь согласен, на бинт — нет. На сцене мне ничего не должно мешать.

— Вы плясать там собрались, что ли? — ворчит Сашка и тянется за своей аптечкой-косметичкой. — Хотя, чему я удивляюсь. Мы в фан-клубе всегда шутили, что на похоронах Рубинского вы спляшете.

— Что?!

У него изумлённо взлетают брови. Нечасто в последнее время Сашке удаётся его удивить какими-то историями из фанатского прошлого. Все байки уже рассказаны, отношения выяснены, прошлое отрефлексировано. Однако поди ж ты… Рубинский как-то редко мелькал в их разговорах, всё чаще обсуждали само сокровище, единственное и неповторимое.

Всеволод Алексеевич смотрит на неё очень серьёзно, что никак не вяжется с его внешним видом: растрепанными волосами и халатом на голое тело.

— Саша, мне иногда кажется, что вы меня считали чудовищем. И приписывали мне какие-то чудовищные поступки. Поклонники, называется.

— Ну, вы действительно однажды спели на похоронах какого-то певца… Нерусский такой… Как же его…

— У Руслана, что ли? Саш, да, я спел на гражданской панихиде. Песню Руслана. Подходящую моменту. Просто напел несколько строчек в память о нём.

Сашка видит, что он не на шутку завёлся, и ей уже хочется сменить тему. Вот правда, и в мыслях не было его злить. Она методично втирает мазь в колено и старается тщательно подбирать слова.

— Поклонники, Всеволод Алексеевич, живут в условиях ограниченной информации. Мы судили по тому, что видели. Инцидент с Зариной и собакой был? Был. И это выглядело максимально некорректно со стороны Рубинского.

— Согласен. Но такой уж он был человек. Резкий, прямой, жёсткий.

— Я тоже человек резкий и жёсткий, но пинать публично в самое больное место — это, с моей точки зрения, перебор.

— Саш, он много делал хорошего, в том числе и мне. В девяностые, например, он мне работу подкидывал, когда меня никуда не звали. А той же Зарине он из-за границы натуральную шубу привёз. Ещё и деньги с меня не