С технической точки зрения, сражение под Полоцком было поражением для П.X. Витгенштейна, но на самом деле оно помогло ему достичь поставленной им стратегической цели, которая состояла в том, чтобы ослабить противника и произвести на него такое впечатление, которое заставило бы его воздержаться от наступления по дорогам, ведущим к Пскову, Новгороду и Петербургу. После сражения Витгенштейн отошел приблизительно на 40 км на укрепленные позиции недалеко от Сивошина, где французы оставили его в покое на два последующих месяца. В течение этого времени на северо-западе сохранялась патовая ситуация, а война свелась к взаимным набегам и развернувшемуся между двумя армиями соревнованию по части нахождения продовольствия и перегруппировки сил. В какой-то мере последующие события были именно тем, что Фуль планировал в Дриссе. Будучи ослаблен наступлением в пограничных областях России, Л. Сен-Сир не имел достаточного количества людей ни для того, чтобы атаковать укрепления П.X. Витгенштейна, ни для того чтобы зайти ему во фланг. Пребывая в статичном положении на изначально небогатой и к тому же опустошенной сельской местности, французская армия таяла на глазах от болезней и голода.

Тем временем корпус Витгенштейна не испытывал трудностей со снабжением со стороны правительственных учреждений и населения, находившихся у него в тылу: в данном случае речь шла о Псковской губернии. Как признавал со свойственным ему великодушием Витгенштейн, настоящим героем здесь был псковский губернатор князь П.И. Шаховской. В середине августа Витгенштейн писал Александру I: «С самого начала нахождения вверенного мне 1-го отдельного корпуса у Двины, все продовольствие свое получает он из Псковской губернии, которое чрез неусыпное старание, деятельность и хорошее распоряжение тамошнего гражданского губернатора князя Шаховского доставляется безостановочно и с большим порядком так, что войска снабжены всем нужным и не имеют ни в чем ни малейшего недостатка». Для транспортировки провизии в расположение частей Витгенштейна Шаховской привлек тысячи телег своей губернии. Участие губернатора в делах армии продолжалось на протяжении всей кампании 1812 г., к концу которой было подсчитано, что одна Псковская губерния добровольно пожертвовала на военные нужды 14 млн. руб. Этот добровольный вклад всего лишь одной (из более чем пятидесяти) губерний равнялся трети всех средств военного министерства, потраченных на продовольственное снабжение армии в 1811 г.[286]

К сентябрю на северном фланге наполеоновской армии замаячила опасность, обозначавшаяся все отчетливее по мере того, как отряд Ф.Ф. Штейнгеля приближался к Риге, а оголодавшие и истощенные корпуса Н.Ш. Удино и Л. Сен-Сира таяли на глазах у П.X. Витгенштейна. В то же время еще большая опасность нависла на юге, где Дунайская армия П.В. Чичагова должна была вот-вот соединиться с Третьей Обсервационной армией А.П. Тормасова близ Луцка.

В первые недели кампании Наполеон недооценил размеров армии А.П. Тормасова. Хотя 45 тыс. человек под командованием русского генерала были вынужденно рассеяны на большом пространстве для защиты северной границы Украины, тем не менее они значительно превосходили по численности 19 тыс. саксонцев корпуса генерала Ж.Л.Э. Рейнье, который с самого начала получил задание защищать южный фланг Наполеона. По настоянию Александра I и Багратиона Тормасов начал наступление в северном направлении и 27 июля разбил отряд саксонцев под Кобрином, захватив более 2 тыс. военнопленных. Тормасов в большей степени был военным администратором и дипломатом, чем решительным командиром на поле боя. После Кобрина он подвергся сильной критике за то, что не сумел развить наступление и уничтожить остальную часть корпуса Рейнье. Наполеон воспользовался передышкой и отправил на юг, на выручку Рейнье, полный австрийский корпус князя К.Ф. Шварценберга. Перед лицом превосходящих сил противника Тормасов был вынужден отойти на хорошо укрепленные позиции вдоль р. Стырь.

Хотя в то время это и казалось неутешительным развитием событий после победы под Кобрином, на самом деле Тормасов достиг своей главной цели. В июле 1812 г. преждевременно было думать о том, что та или другая фланговая русская армия сможет зайти Наполеону глубоко в тыл. В то же время победа под Кобрином не только способствовала поднятию морального духа русской армии, но и помогла отвести 30-тысячный австрийский отряд с главного театра боевых действий далеко на юг.

До тех пор пока русско-австрийская граница оставалась нейтральной и левый фланг Тормасова был по этой причине защищен, он мог без труда удерживать свои позиции, располагавшиеся за быстротечной р. Стырь. Покрытый лесом южный берег реки, на котором стояли русские, был выше, чем северный берег. Русские имели возможность скрывать свои войска и легко следить за перемещениями противника. Позади них лежала Волынь, поэтому они могли легче добывать себе провизию, чем французы. Австрийцы и саксонцы находились в гораздо более выгодном положении, чем корпуса Удино и Сен-Сира в неплодородных районах северо-запада России. Но даже они страдали от голода и набегов, совершаемых легкой кавалерией Третьей армии. Тем временем солдаты Тормасова наслаждались желанным отдыхом[287].

Выход из тупика, создавшегося на берегу р. Стырь, мог быть найден лишь с прибытием Дунайской армии П.В. Чичагова. Хотя при любом стечении обстоятельств Чичагову пришлось бы оставить часть армии в тылу для охраны русско-турецкой границы, потенциально он мог привести с собой 50 тыс. человек для соединения с войсками Тормасова. Эти крепкие, закаленные в боях солдаты принадлежали к числу лучших частей российской армии[288].

Армия Чичагова не могла двинуться на север, пока не был заключен мир с турками. Мирный договор был подписан Кутузовым 28 мая, еще до прибытия Чичагова, принявшего командование Дунайской армией. После этого семь недель прошло в нервном напряжении, пока Александр I не получил новости о том, что султан наконец-то ратифицировал договор. В течение этого времени Чичагов из опасения, что турки откажутся ратифицировать договор, держал наготове план наступления на Константинополь, поднятия восстания среди христианских подданных султана и возрождения великой Византийско-славянской империи. Эти планы таили двойную опасность: до того момента было сложно осуществлять контроль над наместником императора из Петербурга, да и сам Александр I мог увлечься грандиозными замыслами. К счастью, турки в конце концов ратифицировали договор, и к русским вернулось здравомыслие[289].