Другой великий военный мыслитель той эпохи, А.А. Жомини также принимал участие в кампании 1812 г., только на французской стороне. Он смог гораздо оценить лучше по достоинству то, чего удалось достичь русским. Он писал, что «отступление, несомненно, является самой сложной операцией на войне». Прежде всего оно ложится тяжелым бременем на дисциплину и моральное состояние войск. По его мнению, когда дело дошло до планомерного ведения подобного рода отступлений, русская армия показала свое превосходство над любой другой европейской армией. «Своей стойкости, которую она продемонстрировала в ходе всего отступления, она обязана национальному характеру, природным инстинктам ее солдат и прекрасной постановке дисциплины». Если быть точным, в распоряжении русских имелся ряд таких преимуществ как явное превосходство их легкой кавалерии и тот факт, что две ключевые фигуры во французской армии — маршалы И. Мюрат и Л.Н. Даву — люто ненавидели друг на друга. Тем не менее организованное отступление русских «несомненно, заслуживало похвалы не только из-за таланта генералов, направлявших его на первых порах, но также за выдающиеся стойкость и военную выправку войск, его осуществлявших»[301].

Как и следовало ожидать, русские генералы, сражавшиеся в арьергардных отрядах, в своих воспоминаниях высказывали мысли, которые были ближе скорее к восприятию Жомини, чем Клаузевица. Евгений Вюртембергский критиковал Клаузевица за предвзятость и ошибочные суждения в том, что касалось российской армии. Он писал: «…наше отступление было одним из наилучших образцов военного порядка и дисциплины. Мы не оставили врагу ни отставших солдат, ни арсеналов, ни повозок: войска не были измучены форсированными маршами, а находившиеся под умелым руководством (особенно Коновницына) арьергарды принимали участие лишь в небольших сражениях, которые обычно оканчивались их победой». Командиры выбирали правильные позиции с тем, чтобы измотать и задержать противника, заставить его двинуть вперед больше артиллерии и провести развертывание пехоты. Они сразу же отступали, как только противник начинал наступление крупными силами, по мере отступления нанося неприятелю урон. «В целом отступление велось конной артиллерией, шедшей эшелонами под прикрытием многочисленной кавалерии на открытых участках местности и легкой кавалерии на пересеченной местности… Казаки оперативно и безошибочно сообщали о любых попытках неприятеля обойти отступавшую колонну русских»[302].

В течение этих недель французским авангардом обычно командовал И. Мюрат, король Неаполитанского королевства. Командиром русского арьергарда был П.П. Коновницын. Один русский офицер вспоминал:

«Для совершенной противоположности щегольскому наряду Мюрата разъезжал за оврагом, перед рядами русских, на скромной лошадке скромный военачальник. На нем была простая серая шинель, довольно истертая, небрежно подпоясанная шарфом, а из-под форменной шляпы виднелся спальный колпак. Его лицо спокойное и лета, давно переступившие за черту средних, показали человека холодного. Но под этою мнимою холодностию таилось много жизни и теплоты. Много было храбрости под истертой серою шинелью и ума, ума здравого, дельного, распорядительного — под запыленным спальным колпаком»[303].

В кампании 1812 г. П.П. Коновницын был одним из самых привлекательных русских генералов высшего ранга. Скромный и благородный, он в гораздо меньшей степени был эгоистом и гораздо менее заботился о славе и наградах, чем многие люди его круга. Чрезвычайно храбрый, но при этом очень набожный, во время сражения он всегда был в гуще боя. Аналогичным образом он вел себя во время званых вечеров, во время которых он неумело, но с большим удовольствием играл на скрипке. Несмотря на это, Коновницын был очень уравновешенным человеком, в напряженные моменты попыхивавшим своей трубкой, взывавшим к заступничеству Богоматери и редко выходившим из себя. Своенравных подчиненных он больше контролировал тем, что иронизировал над ними, а не выказывал им свое раздражение.

П.П. Коновницын снискал уважение подчиненных также в силу своих профессиональных качеств. Будучи арьергардным командиром, он в точности знал, как наилучшим образом комбинировать усилия имеющихся в его распоряжении кавалерии, пехоты и артиллерии. Один из приемов состоял в том, чтобы выбрать позицию таким образом, чтобы наступавшие французские колонны оказались под перекрестным огнем. Стараться располагать бивуаки в ночное время как можно ближе к свежей воде и заставлять противника страдать от жажды было еще одним приемом. В сильную августовскую жару 1812 г. добывание воды стало большой проблемой. Тысячи людей и лошадей, перемещавшиеся по немощенным дорогам, поднимали настоящие пылевые бури. С почерневшими от пыли лицами, пересохшим горлом и полузакрытыми глазами люди шли, спотыкаясь, день за днем. В этих условиях многое зависело от того, какая из сторон имела лучший доступ к воде[304].

29 августа в Царево-Займищеве к армии присоединился ее новый главнокомандующий — М.И. Кутузов. Молодой поручик И.Т. Радожицкий вспоминал, как люди воспряли духом:

«Минута радости была неизъяснима: имя этого полководца произвело всеобщее воскресение духа в войсках, от солдата до генерала Тотчас у них появилась поговорка: приехал Кутузов, бить Французов!.. Старые солдаты припоминали походы с Князем еще при Екатерине, его подвиги в прошедших кампаниях, сражение под Кремсом, последнее истребление Турецкой армии на Дунае; все это было у многих в свежей памяти. Вспоминали также о его чудесной ране от ружейной пули, насквозь обоих висков. Говорили, что сам Наполеон давно назвал его старой лисицей, а Суворов говаривал, что Кутузова и Рибас не обманет. Такие рассказы, перелетая из уст в уста, еще более утверждали надежду войск на нового полководца, Русского именем, умом и сердцем, известного знаменитого рода, славного многими подвигами»[305].

С тех самых пор, как 1-я и 2-я Западные армии соединились перед Смоленском, российские войска отчаянно нуждались в главнокомандующем. Отсутствие такового вызвало замешательство и чуть было не закончилось катастрофой во время отступления русских войск из города. На самом деле, однако, Александр I решил назначить главнокомандующего еще до событий в Смоленске. На эту должность было совсем немного подходящих кандидатур. Главнокомандующий должен был быть определенно старше по званию всех подчиненных ему генералов, в противном случае некоторые из них в гневе подали бы в отставку, а другие стали бы неохотно подчиняться его приказам. Учитывая, что Наполеон шел к Москве, а русская душа кипела от возмущения, новый главнокомандующий непременно должен был быть русским. Конечно, он также должен был быть достаточно умным и опытным солдатом, чтобы принять вызов от величайшего генерала своего времени. Хотя шесть знатных сановников, которым Александр поручил сделать первоначальный выбор, обсуждали несколько кандидатур, на самом деле — как признавал сам император — помимо М.И. Кутузова выбирать было практически не из кого[306].