— Во всяком случае, с этого дня по поводу недоумка Итана можешь не волноваться, он к тебе приставать больше не будет, — продолжает Клэй.

Я недоуменно смотрю на него.

— Неужели не слышала? — Он таращит глаза от изумления, а мне невдомек, чему он удивляется: знает ведь, что со мной никто не общается. — Сегодня после обеда Итан шел по коридору и хвастался, что ты делала ему минет в туалете.

Я пожимаю плечами. Это не новость. Итан постоянно высирает такое говно, тем более что я, как он думает, не могу оспорить его байки. В школе есть всего три человека, мнением которых я дорожу, а они понимают, что это чушь. Да, пожалуй, и многие другие тоже — те, кто знает цену Итану. Клэй, видать, заметил, что я не шокирована, и его это так поразило, что он взахлеб стал рассказывать дальше:

— Ну да, всем известно, что язык у него как помело. Только на этот раз следом за ним шел Джош. Это было нечто. Мы с Мишель оказались зрителями в первом ряду. Джош припер Итана к стене, а тот: «Я тебя не боюсь, Беннетт». А Джош: «Прекрасно. Тогда следующий раз, как увидишь меня, уноси ноги, иначе, если еще раз произнесешь ее имя, будешь сосать свой собственный член». А самый кайф в том, что Джош даже ни разу голос не повысил. Вылепил все эдаким пугающе спокойным скучным тоном. Потом отпустил Итана и пошел своей дорогой как ни в чем не бывало. — Клэй вскидывает брови. — Класс, да?

Я не думаю, что это «класс». Знаю ведь, как Джош не любит привлекать к себе внимание. Жаль, что ему пришлось из-за меня изменить своим принципам.

Сеанс позирования завершен. Клэй принимается наводить порядок, а я хватаю свои вещи. Я уже с лихвой заплатила ему долг за ту дверь, что он придерживал для меня. Теперь пусть и он для меня кое-что сделает. Когда он заканчивает прибираться, я достаю из рюкзака фотографию, которую ношу с собой уже несколько дней, и даю ему. Потом беру листок бумаги, ручку и пишу свою просьбу.

Настя

Прошло больше года, прежде чем я стала припоминать подробности того ужасного происшествия. Шли дни, недели, месяцы, а я знала то же, что и все. Знала, что из дому пешком отправилась в школу на запись последней вещи для прослушивания. До этого я вернулась домой, чтобы переодеться и подготовиться к записи, потом снова пошла в школу. В тот день я долго работала над своим образом, стараясь довести его до совершенства, особенно руки. Тщательно и аккуратно накрасила ногти. Надела бледно-розовую блузку с перламутровыми пуговицами и белую кружевную юбку. Все знали, во что я была одета: эти вещи были на мне, когда меня нашли в бессознательном состоянии, только пуговицы оторваны.

Я точно знала, где именно меня нашли: в зарослях природного заказника, отделяющего основную территорию парка, через который я проходила в тот день, от дальней его части. Знала, что меня нашли поздно ночью, так как в тот день разразилась жуткая гроза, во время которой поиски были практически невозможны. К тому моменту уже несколько часов во всем штате была объявлена «желтая тревога». Повсюду разместили информацию обо мне: имя и фамилия, фотография, описание внешности. И после того как меня нашли, это нездоровое любопытство никуда не делось. Людей всегда интересуют истории о трагических происшествиях с милыми девочками. Некоторое время все живо интересовались моей судьбой, особенно в тот период, когда нельзя было сказать, выживу я или нет.

Я знала, что в больнице меня сразу повезли на операцию, и на операционном столе у меня на 96 секунд остановилось сердце, но врачи меня спасли.

Я знала, что со мной произошло, исходя из длинного перечня травм и увечий. И в течение многих месяцев именно так я себя и чувствовала — как перечень травм и увечий. Как сумма ран и повреждений. Все мое тело состояло из боли.

Однажды я услышала, как один из моих многочисленных врачей беседует со следователем (не зная, что я слышу их разговор). Ну как, поймали это чудовище? Следователь ответил: нет, не поймали. Когда поймаете, он должен быть повешен. Он же буквально растерзал бедную девочку. Думаю, доктор был прав, именно такой я себя чувствовала; и если уж врач говорит, что тебя растерзали, он знает, что говорит.

— Ты всегда спал в футболке? До того, как появилась я? — обращаюсь я к Джошу, когда мы ложимся в постель. Ашер не любит спать в футболке. И говорит, что парни вообще не любят спать в одежде, но я не уверена, что это так. Джош всегда спит в футболке и длинных шортах, и в данный момент я тоже так сплю. Джош не разрешает мне складывать его нижнее белье, но то, что я надела его нижнее белье, по-видимому, его не смущает.

— До тебя я спал без ничего, — отвечает он, и я слышу, хотя и не вижу, что он улыбается.

— Ну вот, — я чувствую, что краснею. — Прости.

— Да ничего, — смеется он в ответ. — Это того стоит.

Его ладонь пробирается к моей щеке. Он наклоняется и целует меня, в его губах — приглашение, которое мне рано или поздно придется принять.

— Если б я тебя не знал, я бы подумал, что ты покраснела.

Но он и вправду меня не знает. Совсем.

Впервые за несколько недель мы не торчим полночи в гараже. Еще не поздно, но я говорю Джошу, что устала и хочу лечь. Я не устала. Просто я надеюсь, что он последует за мной. Минут через пятнадцать слышу, как он выходит из душа и забирается в постель рядом со мной. Он целует мои волосы, желает спокойной ночи, потом сплетает свои пальцы с моими; он всегда так делает, как бы напоминая мне, что он здесь, рядом, а может, наоборот, напоминает самому себе, что я рядом с ним.

Я просовываю руку под его футболку, провожу ладонью по животу вверх, останавливаюсь на его груди, чувствую биение его сердца. На мгновение он затаил дыхание: не ожидал от меня такого. Он теплый, крепкий, я хочу трогать и трогать его — всюду. Я должна остановиться, ясно же, к чему это приведет. Но я сама начала и на самом деле не хочу останавливаться.

— Солнышко, — только и промолвил он.

И накрыл мою руку своей, сквозь футболку.

— Сними, если хочешь, — говорю я.

— Давай лучше твою сниму. — Это он пошутил.

— И мою тоже, — отвечаю я, но серьезно. Рукой я чувствую, что он немного напрягся, но к действиям не приступает. С минуту мы просто лежим, дышим и пытаемся прочесть мысли друг друга.

— Разрешаю, — шепчу я.

Мы обнимались и раньше, я гладила его, он — меня. Но никогда не прижимались друг к другу всем телом. На мне, как всегда, одна из его футболок, он стягивает ее через голову, и я позволяю: я этого хочу. Хочу, чтобы он трогал меня. Здесь. Сейчас. Везде. Всегда.

— Жаль, что я тебя не вижу, — говорит Джош.

— Хорошо, что не видишь, — отвечаю я. На мне столько шрамов. Всегда можно сослаться на них, даже если дело не в этом.

С Джошем я чувствую себя спокойнее, чем в любом другом месте на Земле, и я намерена сбежать прежде, чем погублю нас обоих. Но вот он тоже снял футболку и плотно прижался ко мне всем телом, нас ничто не разделяет. Он отводит в сторону мои волосы, бормочет что-то («эти дурацкие волосы всегда закрывают твое лицо»), но его ладонь по-прежнему в моих волосах, и он меня целует, и мы целуемся долго-долго.