Затем он чуть отстраняется, тянется к ночному столику, чтобы взять презерватив, а я думаю про себя: надо сказать ему, что это лишнее. Джош снова склоняется надо мной, начинает меня целовать, и я позволяю себе полностью сосредоточиться на этом. Ведь это — настоящее. Истинное. Единственное, реальное, потрясающее, неподдельное. Его колено между моих ног, бережно раздвигает их, и почти в тот же миг я ощущаю его напор. И вот наступает момент, когда он сознает… когда ему открывается один из моих бессчетных секретов, которые я от него утаила. Он резко останавливается. Замирает, и от этого становится жутко. Перестал меня целовать. Пристально смотрит мне в лицо, и его глаза так близко, кажется, что он читает мои мысли.

Сейчас он что-то скажет, но я этого не хочу, ведь в ответ мне придется давать объяснения. Он подарит мне ощущение безопасности, но я никогда не должна чувствовать себя в безопасности.

В глазах его — тысячи слов, но он произносит лишь одно:

— Солнышко? — Это не обращение. Это вопрос. Даже не один вопрос, а несколько, но я не даю ему продолжить.

Я обнимаю его, хотя и не уверена, что все получится, приподнимаю свои бедра, притягиваю его к себе. И вот — всего одну секунду — я чувствую разрыв, жгучую боль — и все свершилось. Я крепко зажмуриваюсь; боль привычна и знакома, и я предпочитаю отдаться ощущению боли. Я научилась терпеть боль, а это — не так уж и больно. Непривычно другое — то, что я вижу в его лице: трепет, смущение, изумление и — нет, нет, только не это — любовь.

— Все нормально? — Он внутри меня, но по-прежнему без движения. Его ладони у меня на щеках, и он смотрит на меня так, как будто я его напугала.

— Да, — шепчу я, но не уверена, что ответила вслух. Я не знаю, все ли нормально. Даже не верится, что можно находиться с кем-то в столь тесной близости. Чувствовать, как он двигается внутри тебя.

Джош

Свершилось. Мы оба дрожим. Какое-то мгновение я чувствую смущение, успокоение, любовь, но почти сразу же — недоумение. Я не понимаю, что произошло, но знаю: что-то изменилось. Она здесь — но ее здесь нет. Я хочу ощущать себя счастливым, но не могу, ведь она лежит подо мной и плачет. Сначала совсем тихо, почти неслышно, и я не сразу понимаю, в чем дело: я же никогда не видел, как она плачет. Потом она содрогается всем телом, сильно, ужасно. Она плачет почти беззвучно, но эта ее дрожь — еще страшнее, она лишает меня всей неожиданной радости, которую я только что испытывал, до последней капли.

Надо вылезать отсюда. А она все плачет, и я уже не могу это выносить. И ведь плач ее не громкий, не нарочито эмоциональный. Нет. Но у меня сердце кровью обливается.

Не понимаю, чем я провинился. Я просто обнимаю ее и шепчу: «Прости». Не знаю, что еще я могу сделать. Прости. Снова и снова шепчу я, уткнувшись в ее волосы. Не знаю, сколько раз я это повторяю и сколько времени, но не могу остановиться. А она все плачет и плачет. Значит, этого недостаточно.

Утром ее уже нет, и я не знаю, покинула она мою постель, мой дом или вообще всё.

В школу она не пришла. Я три раза ей звонил, хотя она не разрешает, — не ответила. Я и не думал, что она ответит. Хотел отправить ей эсэмэску, но не сообразил, как написать, чтобы не выдавать своего отчаяния.

Прихожу домой, а она ждет меня в гараже. Сидит на столе, как раньше, хотя ее стул на другой стороне не занят. Нажимаю кнопку, автоматическая дверь опускается, и весь ужас этой ситуации сгущается. Я прохожу в дом — не хочу вести этот разговор в гараже.

Вот сегодня она — Настя. Волосы, макияж, одежда — все черное, как для школы, но сегодня все это — для меня. Я потряс головой. Вся она нереальная. Несколько месяцев она сидела передо мной, а я ее не видел. И не слышал. И знал ее не лучше, чем все остальные. Я чувствую, что не оправдал надежд. Подвел себя, подвел ее, подвел нас.

Я молчу, молчит и она. Может, мы вообще никогда не будем больше разговаривать? Но тут я решаюсь.

— Я тебя потерял? — Я не собирался задавать этот вопрос, но мне нужен ответ на него. Выражение ее лица не меняется, и я понимаю, что уже забыл, как выглядит отсутствующее выражение на ее лице.

— Это я тебя потеряла.

— Это невозможно, — отвечаю я, едва слышно.

— Я тебе не нужна. — Она произносит это бесстрастным тоном, и от ее жуткой отстраненности мне хочется завопить.

Я хочу сказать, что уже забыл, как это — чувствовать, что она мне не нужна, что, может, только она и нужна мне. Хочу спросить, как она может определять, что мне нужно и что не нужно. Но не могу себя заставить произнести ни слова, и, возможно, она думает, что я с ней согласен.

— Значит, все кончено? — произношу я.

— А что осталось? — Наконец она смотрит мне в глаза, и я понимаю: она говорит серьезно.

— Ты же мне не сказала, — говорю я; не могу ответить, что ничего не осталось.

— Что не сказала? — Дурочкой прикидывается, это оскорбляет нас обоих.

— Сама знаешь.

— Ты не спрашивал.

— Не спрашивал? — Мой голос взмыл на октаву вверх; что я слышу! Я чувствую, как содрогнулась решимость десятилетней прочности. — Не спрашивал? Хочешь, спрошу? Хочешь, задам тебе несколько вопросов? Прямо сейчас? Можно? Вряд ли ты этого хочешь, но все же давай попробуем. Черт возьми, что случилось с твоей рукой?

Она поморщилась. Может, из-за вопроса. Может, потому, что я разорался.

— Нет? Только не это? Не подходит? Ну тогда, блин, что это было — вчера ночью? — Ответ на этот вопрос мне нужен даже больше, чем на предыдущий.

Она не отвечает, и меня это совсем не удивляет, да мне и не нужен ее ответ; меня понесло, и я не собираюсь останавливаться.

— Говори! Ты же сама пришла, проникла в каждую частичку моей жизни, сделала так, что я намертво связан с тобой, всеми своми порами, и потом ты уходишь. Почему? В чем дело? Это шутка такая? Тебе стало скучно? Просто решила позабавиться со мной?

— Я — конченый человек.

— Что? — Я даже не понимаю, о чем она. — В смысле, что ты теперь не девственница? — Дурь какая-то, и как я ненавижу само это слово. Может, я дурак. Да, дурак, раз считал, что понимаю эту девчонку. А она расхаживает здесь, матерится, выдает намеки и недомолвки, причем спокойно, как будто рассказывает, как печь печенье, а я, идиот, только сейчас сообразил, что раньше она этого себе не позволяла. В общем, во всем виноват я, хоть и не понимаю, как это получилось.

— Но тогда почему? Почему ты решила переспать со мной? — Мне совсем не нравится отчаяние в моем голосе.

— Потому что знала, что ты этого хочешь. — Ответ прямой. Холодный. Формальный. Пустой. Она знает, что это ложь.

— Это чушь, Солнышко. — Я уже не в состоянии управлять своим голосом. Я злой как черт. — Ты лишилась девственности, потому что я этого хотел? Не смей обвинять в этом меня. Я ни за что не позволил бы себе такого.